Пять мужчин
С утра отправляюсь на работу, в то время как Никола и Черный, предательски покинувший меня ночью, смачно спят. Сын вяло реагирует на попытки разбудить его, буркнув, что у него нет первой пары, а кот лениво зевает и потягивается, демонстрируя белый пушистый живот.
Толкаю тяжелую дверь и вхожу в мастерскую – большое, наполненное стеллажами, заготовками, чанами и гончарными кругами помещение. С утра здесь пусто, прохладно и почти тихо, лишь в соседней комнате гудят печи для обжига. Урчит привод гончарного круга, за которым уже восседает коллега, Андрей Болотов. Три года назад он открыл эту мастерскую, перетащив сюда своих однокашников‑скульпторов по училищу, в том числе, и меня. Мастерская, пережив период трудного становления, неожиданно расцвела и даже стала приносить, пусть и скромные, доходы. У нас появились постоянные заказчики. Последним нашим достижением явилась организация экскурсий «К гончару», которые приобрели популярность – желающих сесть за гончарный круг и приобщиться к таинству создания сосуда из бесформенного куска глины оказалось более чем достаточно. Видимо, в каждом человеке, от ребенка до старика, живет, пусть иногда и глубоко скрытая, но вечная тяга к творчеству. Впрочем, сейчас нужно заняться банальным заказом и слепить несколько чайных сервизов в ирландском стиле для ресторана «Айриш», а после обеда ожидается плановая экскурсия, которую сегодня предстоит встречать мне. Обвязавшись длинным холщовым фартуком, устраиваюсь за своим гончарным кругом, беру кусок беложгущейся глины, леплю из нее шар, кидаю его на круг, и, закрепив, включаю привод. Глина влажно и мягко покоряется моим рукам, превращаясь сначала в конус, который плавно перетекает в сферу, словно танцуя на быстро вращающемся круге. Я люблю своё дело, здесь всё в моей власти, и кусок глины – материя праха, вновь обретающая плоть – покорен и подчинен лишь мне и моей фантазии.
Дивлюсь тебе, гончар, что ты имеешь дух,
Мять глину, бить, давать ей оплеух,
Ведь этот влажный прах трепещущей был плотью
Покуда жизненный огонь в нем не потух.[1]
Впрочем, мне нужно выполнить заказ…
* * *
Мы бродили по городу, поднимались в горы, прятались в чащобах парка, мятежно искали места, где могли обнимать друг друга без опасения быть обнаруженными. Пляж был хорош, но галька не слишком способствовала нашей пылкости. Парк обладал укромными уголками, но и в нем трудно было уединиться, ведь эти укромные уголки были доступны не только нам. А потом зарядили дожди, теплые, но обильные и долгие. Тетушка Стаса жила в однокомнатной квартире и, будучи дамой преклонного возраста и внушительных объемов, нечасто отлучалась из дома. Со мной в комнате жила соседка, которая в один прекрасный день собрала вещи и уехала, поскольку время ее отдыха истекло, и мы решили воспользоваться этим моментом.
На второй этаж частного дома, где я жила, подняться можно было по лестнице, устроенной в центре кухни, где до поздней ночи кипит жизнь. Мы бродим по окрестным улочкам, дожидаясь, когда хозяева и постояльцы угомонятся и разойдутся. Наконец в доме все стихает, и мы пробираемся во дворик, освещенный тусклым фонарем, свет его вырывает из южной тьмы лишь заплату выложенной плиткой дорожки да ветку абрикоса, покачивающуюся от легкого ночного ветерка. Лениво гавкает хозяйский пес и затихает, видимо, решив, что выбираться из конуры в такую темень себе дороже. Мы осторожно открываем дверь, что ведет на кухню, занимающую добрую половину первого этажа и, стараясь не волновать вечно скрипящие ступеньки, пробираемся на второй. Не включая свет, забираемся в узкую кровать, стараясь делать все шепотом, насколько это возможно в нашем состоянии.
Жизнь гончарным вращалась кругом,
Мы ее из глины лепили,
И на миг становились друг другом
Там, где боги пути торили.
Мы скрывались в тенях и чащах –
Ты и я, ты была ундиной
Иль красоткой с этрусской чаши,
Золотою загадкой Диной.
Нежной кожи твоей прозрачной
Я рабом становился бренным,
Целый мир ничего не значил, –
Ты одною вращалась вселенной,
На гончарном кругу, из праха
Превращаясь в сосуд звенящий,
Мы из глины, не зная страха,
Жизнь лепили в тот миг парящий.
* * *
Покой мастерской нарушается гулом голосов: явились экскурсанты. Они двигаются вдоль стеллажей, на которых рядами выставлены уже готовые, обожженные, и еще сырые, ждущие своей очереди изделия – кухонная утварь, сервизы, корчаги, кувшины, вазы, горшки, глиняные фигурки. Марина, наша юная многостаночница, совмещающая в одном лице экскурсовода, секретаря, курьера и очередную подругу жизни неугомонного Андрея Болотова, хорошо поставленным голосом вещает:
– Обратите внимание на эти прекрасные крынки и корчаги, выполненные по древнерусской технологии молочного обжига. Что такое молочный обжиг? Это древний способ придать гончарному изделию красивый декоративный вид и сделать его водонепроницаемым. Осуществляется он очень просто. После первого утельного обжига керамики ее опускают в молоко, а затем нагревают до…
«… 350‑ти градусов», – мысленно заканчиваю Маринину фразу, утонувшую в вопросе, заданном каким‑то нетерпеливым экскурсантом. Сейчас кто‑нибудь обязательно спросит, много ли молока мы переводим для того, чтобы осуществить этот процесс.
[1] Омар Хайям
