Рехан. Цена предательства

– По‑моему, ты чего‑то не понимаешь.

Произнесенные сухим тоном слова заставили его обернуться.

– А?.. Чего? – перестав потягиваться, глупо спросил он.

Иванка стояла у дерева, слегка оперевшись спиной о большую ветку, на которой, помниться, в прошлый раз сидела. Спокойное лицо смотрело на Пашку несколько осуждающе.

– Чего такого‑то?

– Сам посмотри, – поджала губы Иванка.

Перед Пашкиным мысленным взором начали проноситься камни, ветки, какая‑то чахлая трава, увеличенная в несколько раз. Сначала он и не понял, что это за процесс и как он происходит. Потом начало просыпаться понимание, и еще чуть позже он сам смог настроить картинку. И догадался наконец, что все это ни что иное, как его, Пашку, совершенно окровавленного, тащат за цепи, так и прикованные кандалами к ногам. Посмотрел на себя со стороны – исхудавшее бесчувственное тело, одетое в порванный, грязный камуфляж, прожженный во многих местах, насквозь пропитанный потом, кровью, и собранной по дороге росой с не успевшей окончательно высохнуть в густой зеленке с утра травы. Тело безжалостно тянут, словно бревно, отчего голова безвольно мотается из стороны в сторону, стукаясь о землю и камни, встречающиеся на пути. Руки закинуты за голову и волочатся вслед за телом, как будто какие‑то придатки с выращенными на запястьях цепями. Чтобы цепи не затрудняли движение, их нес тот самый молодой боевик, что целился в Пашку. Сейчас он держал автомат в одной руке, время от времени неловко помогая ею поддерживать тяжелый моток.

Вглядевшись, Пашка обнаружил, что у того, у Пашки, чье тело волокли сейчас тяжело дышащие бородатые мужики, стекала с губ розовая пена, из уха текла кровь, а безжизненные глаза были глубоко закачаны под лоб. Он понял, что состояние этого тела является практически обреченным. Обилие крови, грязи, и ярко выраженной агрессии в картинке так не вязалось с разлитой вокруг благодатью, светом и тишиной, что он тяжко вздохнул. Картинка исчезла.

– Ну что ж, – после долгого молчания произнес он. Иванка все это время его не перебивала, – значит, я теперь могу остаться здесь, с тобой, навсегда.

– Хорошие у тебя заявочки, – покачала Иванка головой, – а ты уверен?

Пашка растерялся:

– Подожди, но как же?.. А куда мне? – застыл он в недоумении.

Иванка заложила руки за спину, отчего ситцевое простенькое платье натянулось, плотно облегая стройную фигуру.

– Ты все правильно понял. В таком состоянии ты действительно не жилец. На том свете, конечно, – многозначительно подняла брови, – и, если честно признаться, я тебя именно из‑за этого и вызвала.

– Интересно‑интересно, – безо всякого интереса в голосе протянул Пашка. Иванка явно собиралась вернуть его обратно, что никак не могло его радовать, – и как же это?

– Достаточно просто. Но ты без маленькой помощи не выкарабкаешься, – заявила она, – поэтому вот на тебе… Они помогут тебе побыстрее выздороветь.

С этими словами девушка вложила ему в тело три светящихся шара, взявшихся ниоткуда, прямо из воздуха. Один шар скользнул в голову, другой куда‑то в грудь, третий – в живот.

Пашка ощутил покалывающее тепло в теле, можно было даже назвать его приятным. Кожа в тех местах, куда влились шары, слегка засветилась ровным голубоватым светом.

– И что?.. – спросил он.

– И все, – в тон ему ответила Иванка. Помедлив мгновение, достала из окружающего пространства еще один, размером поменьше, – этот дашь своему товарищу.

– Ладно, – Пашка все равно не понял, о ком она говорит, следя за тем, как шарик тепло скользнул в его ладонь и осветил ее, растекшись ровным светящимся смехом по пальцам, – а как я отдам его, если он во мне?

– Сам выйдет, он не для тебя предназначен, – сказала девушка, потирая свои почти прозрачные руки, – они заряжены здоровьем, если выражаться вашим примитивным языком. Срок действия ограничен, но за это время они сделают то, что должны сделать.

– Спасибо.

– Все, можешь идти. Считай, что я оказала тебе некоторую медицинскую помощь.

– Но, Иванка, милая! – взмолился Пашка, панически не желая возвращаться обратно, в эту грязь и боль, – разреши мне еще побыть здесь, с тобой! Ну, еще немножко…

– По сути, ты пробыл здесь уже вечность, – ответила Иванка, – тут нет времени, как ты не понимаешь? И позвала я тебя по собственной инициативе. Форсировала события, так сказать. Выходит, ты здесь не запланирован на этот момент. Так что… – девушка царственным жестом махнула рукой и холодно произнесла, – кыш…

 

***

 

Один из лежащих на земле мучительно застонал, переворачиваясь лицом вниз. Что‑то сказал жалобно по‑русски и затих опять, уткнувшись лбом в землю.

– Что он там сказал? – насторожился Султан.

– Один шайтан его знает, что он там бормочет, – равнодушно произнес рыжебородый, – наверное, маму свою вспоминает, щенок.

Они стояли над двумя телами. Тот, о ком сейчас говорили, был Виталя. Его поймали уже у реки, куда он бросился сразу же после того, как взрывом снесло сарайчик и цепи свободно повисли на руках и ногах. Боевики бежали за ним долго и сильно бить уже не могли – просто устали. И сейчас Виталя то приходил в себя, то ненадолго отключался, погружаясь в беспокойный сон, перемежаемый бредом.

– Этот щенок, может, и выживет, – зашевелил бородой командир, тыча в Виталю носком ботинка, – а вот тот уже не жилец. Как ты думаешь, Усман?

С этими словами он плюнул желтой слюной в сторону второго, так и не приходящего целый день в сознание. Даже после того, как наемники притащили его и бросили здесь, Пашка продолжал истекать кровью. К этому времени под ним натекла небольшая запекшаяся лужица.

– Да, парни перестарались, – мрачно подтвердил Усман, почесывая рыжую жесткую поросль на щеке, – денег за этого мы уже не получим. Что ж, собаке – собачья смерть, – философски повторил он уже сказанные сегодня слова и развел руками, причем одна из них была перевязана – его сегодня задело осколком, – так и подохнет, скотина, не приходя в сознание. А наверное, уже помер, – Султан при этом внимательнее пригляделся к измочаленному телу, – хотя вроде ничего такой был, крепенький.

С минуту помолчали, задумчиво разглядывая лежащих на земле.

– Ой, мамка плакать будет, – зевнув, продолжил с усмешкой Усман. Левая кисть была забинтована, и он поморщился при неловком движении.

– Э‑э, трусливый шакал, как и все они, – грубое невыразительное лицо полевого командира перекосилось в ненависти, – пусть плачет! Пускай все плачут. Я их всех плакать заставлю, свиней, – Султан нервно засмеялся, обнажая некрасивые зубы, – сколько мы этих русских собственный хрен сожрать заставили, а, Усман?