Рехан. Цена предательства

– Эй, что стоите?! – закричал подошедшим бойцам, – обоих в деревню, Ахмета с ними, пусть лечит, кормит, выхаживает. Живыми нужны оба. И все чтобы через полчаса готовы были – идем на запасной лагерь. Четверо вперед, на разведку – от тебя, Бохкорт, – при этом большой усатый боевик согласно кивнул Усману, – тяжелые вещи не брать, их потом привезут или сами вернемся. И хватит ишака под хвост толкать! – выругался он, – Султан и так злой, молитесь.

И с этими словами быстро пошел в сторону зеленки, убаюкивая раненую руку у груди, а второй нащупывая заправленный шприц в накладном кармане разгрузочного жилета. Там сейчас находилось лучшее в мире обезболивающее, шайтан его себе вколи.

 

***

 

В следующий раз Пашка очнулся лишь на несколько секунд. Сквозь пелену в глазах смог увидеть немногое. Вроде как он совершенно голый лежит в темном помещении, и тело его совсем чужое – все в кровоподтеках ужасающего вида, черное от побоев, местами вспухшее. И рядом толстая пожилая чеченка, поливающая теплой водой на ноги, содранные до костей кандалами.

Попытался привстать, ощущения начали возвращаться – страшная боль охватила все тело, и он застонал сквозь зубы. Чеченка взглянула на него, сердито прикрикнула, махнув пухлой чистой рукой. И от новой волны боли, захлестнувшей его, Пашка снова отключился.

Когда пришел в себя, первое, что увидел, так это Ахмета, сидящего у стены по местному обычаю на корточках. Тот без тени какой‑либо мысли на бородатом лице ловко закидывал очищенные грецкие орехи себе в рот, непрерывно работая челюстями.

– Ну ты и жрать, – понаблюдав за Ахметом какое‑то время, подал голос Пашка. Голос получился совсем слабым, таким, что он сам себя с трудом услышал.

– А?.. – встрепенулся бородач. Посланный в рот очередной орех пролетел мимо и застрял в густых зарослях лица, – что ты говоришь?

Быстро поднявшись, он подошел к кровати, на которой лежал Пашка.

– А, очнулся, ай, молодец! – Ахмет хлопнул себя по ляжкам и крикнул в соседнюю комнату, – Марийат!

Появившаяся на пороге та самая толстая тетка всплеснула руками и сердито залопотала на чеченском.

– Говорит, тебе молчать надо, не говорить ничего, – почему‑то шепотом сказал Ахмет, опасливо кивая подбоченившейся матроне.

– Пить хочу, – попросил Пашка, облизнув пересохшие губы.

Ахмет сказал несколько слов хозяйке и та, кивнув согласно, величаво удалилась, колыхая формами.

– Тетя моя, – с гордостью сообщил Ахмет, – это, как там… триюродная.

– Троюродная, – поправил его Пашка.

– Ну да, – согласился боевик, – наверное. Она здесь лучший этот… не доктор, но кто лечит всех. К ней отовсюду приезжают, везут всех, она спасает. И вас быстро вылечит, – он с сомнением бросил взгляд на Пашкино тело.

Пашка слушал и оглядывал помещение, в котором находился. Небольшая, без окон, глухая комнатка, две простые низкие кровати, на соседней лежал Виталя. Застелены чистыми ткаными покрывалами, поверх больных – только простыни. В комнатке тепло, наверное, еще топят печку. Или ради них затопили. В углу стояли два больших сундука, совсем древних, если судить по их внешнему виду. Пашка о таких раньше только читал. Один из них был открыт, доверху заполненный тряпьем и одеждой, аккуратно сложенной правильными стопками.

Тут же Пашку одели – в сундуке нашлось солдатское белье – рубашка и кальсоны зимнего образца.

Марийат вновь появилась на пороге, неся в руках маленький кувшинчик. Ахмет взял его у тети и принялся поить солдата. Питье чем‑то напоминало морс, теплый, кисловатый, со вкусом каких‑то снадобий.

Напившись, Пашка отвалился на подушки.

– Хорошо, – довольно произнес, – спасибо.

Чеченка сердито что‑то пробурчала и вышла.

В ожидании перевода Пашка посмотрел на Ахмета. Тот сморщил лоб и слегка покраснел:

– Э‑э, пожалуйста, говорит, – выдавил из себя.

Пашка усмехнулся, ничего не сказав. В комнате был такой теплый сухой воздух, что его щеки порозовели. Как ни странно, но чувствовал он себя уже, в общем‑то, неплохо. Внутри разливалось живительное здоровье. И это почти домашнее блаженство после всех передряг показалось Пашке по‑настоящему неземным. Ничего уже не хотелось, только лежать вот так и слушать, как в теле работают три солнечных шара…

Ах, да! Три шара – в голове, груди и в животе – вот от чего так хорошо. И, кажется, если бы не они, то вряд ли удалось выжить в этот раз. Правую ладонь вдруг тихонько засвербило и она сделалась заметно горячей. Посмотрев, заметил, что она слегка осветилась изнутри.

Бросил взгляд на охранника. Тот стоял, раздумывая о чем‑то своем, при этом уперевшись взглядом в стену. Пашка по какому‑то внутреннему наитию протянул руку к лежащему на соседней кровати Витале. И не успел дотронуться, как светящийся клубочек резво вошел тому в область груди, и ощущение горячей ладони тут же пропало. Виталя во сне облегченно, почти счастливо вздохнул.

Ахмет повернулся к нему, заметив движение:

– Не трогай, пусть спит. И ты тоже спи. Завтра, или послезавтра уже братья придут, будем идти, – Ахмет махнул рукой в сторону стены, – далеко, в горы. Надо спать, сил набирать. Марийат вас вылечила, потом, может, кушать захотите.

– А бежать и не думай, – добавил, помедлив, – бесполезно, я охраняю. Побежишь – буду стрелять тебя, а я не хочу, – сказал и нахмурился.

Пашка решил пропустить последние слова мимо ушей.

– Сколько мы здесь валяемся? – спросил он.

Ахмет начал загибать пальцы:

– Ночь, день, ночь, и вот еще день сегодня.

– Ясно, – сказал Пашка, – нормально…

Глаза сами собой начали закрываться, и как он не напрягался, чтобы заставить мозг работать, опять заснул.

Через несколько часов, по его ощущениям, проснулся. В комнате никого не было, кроме Витали. Кашлянул – тихо. Виталя во сне стал заметно лучше выглядеть – синяки пожелтели, он ровно дышал, щеки обрели хороший розоватый оттенок. Да и сам Пашка чувствовал себя намного лучше. Поразительно, но лечение тетушки Марийат очень быстро поставило его ноги. Или шары…

Какие, к черту, шары, одернул сам себя. Навыдумывал себе, параноик.

Надо валить отсюда. Осмотреться сначала…

Осторожно встал. Тело болело в некоторых местах, но вполне терпимо. Бесшумно открыл деревянную дверь…

И прямо на него глядел Ахмет, сидя на стуле за простым, накрытым белой скатертью, столом, и с автоматом на коленях. От неожиданности Пашка чуть не матюгнулся.

– В туалет хочу, – наконец сказал он Ахмету. Благо, что это тоже было весьма немаловажной правдой.