Рехан. Цена предательства

– Нет, конечно, ты можешь лежать, отдыхать, – мирным тоном подхватывает Второй, – хочешь, проводим до казармы, до тепла, переоденешься наконец в сухое, пообедаешь без спешки, не на время. Я отвечаю, никто тебя не тронет. Вечером спокойно переведем тебя в другую роту, в мотострелки, в «гансы». Там нет таких учений, тренировок, таких сержантов, нет ежедневных «качей», по ночам там не бегают, а спят, не считая плановых сборов и общих тревог, конечно. «Духов» там бьют, понятное дело, как и везде, но тебя‑то уже не тронут. Ты вон какой здоровенный парень, ты – мужик! Три недели в спецназе продержался, шутка ли?!. Там тоже не дураки сидят, все понимают. Уже за одно это тебя будут уважать и через пару‑тройку месяцев, глядишь, и сам станешь на сержантскую должность, потом и старшиной всей роты. Примеров тому – масса…

– Если еще к тому же умом не обижен, – вставляет Первый, презрительно сплевывая на ослепительно белый снег.

– Точно, – смеется Второй, показывая отколотые в многочисленных драках и спаррингах зубы, – подумай, ведь эта группа не для всех. Вам говорили, предупреждали, спрашивали – хотите ли?! Вы сами просились, без желания никого сюда не тащат, нахрен не нужны. Вы прошли отбор один из восьмидесяти, жесточайший отбор. Вас уже били в зале, вы прошли сдачи на прием, на форму, на берцы, потом будут сдачи на жетон, на берет – это не шутки. Вас никто не жалел, наоборот, вас пытаются выжить, убить, сломать. Сейчас просто ежедневные занятия, как и все эти дни… дальше будет только хуже, будет тяжелее, я вам говорю.

Фашисты. Какие вы фашисты… Пашка в отчаянии застонал, упав изнеможенно в снег.

– Пашков, встать! Упражнение – «джамп»! Счет пошел!..

Полные приседы с выпрыгиванием вверх и хлопками ладоней над головой. Это несложное с виду упражнение через некоторое время может привести прямо в кому. Автомат положил рядом с собой на снег, как положено.

– Вот видишь, – и отеческим тоном говорил Второй сидящему в снегу Гавриле, – Пашкова мучаем. У любого из вас сейчас есть выбор. Любой может отказаться, пожалуйста, насильно не держим. Понимаешь, возможно, ты занял чье‑то место. Кто‑то хотел больше, чем ты, а отбор прошел ты…

– А сейчас валяешься, как падла… последняя, – цедит Первый, накаляясь.

– До обеда еще час, сам понимаешь, что мы сделаем с вами за этот час. После обеда в спортзал, «коробка», спарринги, акробатика, комплексы – все часами, без продыху. Вечером – кач. Все команды – только бегом. Это не все выдерживают, это практически невозможно, мы же знаем – сами через все это прошли. Романтика исчезает через несколько дней, у кого‑то раньше, у кого‑то чуть позже.

Первый внезапно делает тест «на оружие» – бросается к Пашкиному автомату. Опаздывает на долю секунды – замутненным мозгом Пашка отслеживает эту «шутку», после которой жестоко бьют, и бросается животом на свое оружие. Первый делает кувырок в сторону и вскакивает. Удовлетворенно кивает:

– Пашков, автомат за голову, продолжаем упражнение «джамп».

И Пашков прыгает на подгибающихся ногах, с дикой ненавистью глядя на рыдающего Гаврилу.

– Ну что, пидар! – неожиданно рявкает Первый, – короче, ты сдох. Романтика для тебя сдохла. Говори, что ты пойдешь в гансы, и вали в казарму. Нас группа ждет. Помоги Пашкову, он попал сейчас только из‑за тебя, помоги своему призыву, они бегают сейчас там по кругу, ждут одного тебя, когда ты появишься, соизволишь встать или свалишь от них в гансы. Думаешь, ты им нужен?! Ну что?!! – орет он, – в гансы?!!

– Не‑ет! – орет сквозь слезы Гаврила и встает, шатаясь, как пьяный. Подбирает свой автомат и тупым взглядом смотрит на заснеженные деревья.

Боже, как красиво, думает Пашка полуобморочным состоянием. Ну почему, Господи, наряду с такой красотой на земле процветают такие немыслимые вещи, такие мучения? Ну когда все это окончится?..

Сержанты переглядываются.

– Пашков, встать. Оба – бегом… марш!

Все четверо бегут в сторону далеко ушедшего учебного взвода. Впереди первогодки, и сержанты по бокам, время от времени легко забегающие вперед и разговаривающие на ходу:

– Плачьте, сынки, плачьте. Все плакали, и я сам плакал, оно само так выходит, – Второй мечтательно улыбнулся щербатым ртом. Обращаясь к Первому, – давай покурим.

Тот достает из нагрудного кармана пачку «LM», и оба закуривают на бегу.

– Мне вот, – продолжает рассказ Второй, – мой сержант в свое время и сказал, – он многозначительно поднял пальцы с зажженной сигаретой вверх, – спецназовцем ты становишься тогда, когда сможешь не плакать в очередной истерике от физухи, а смеяться. Поэтому пока плачьте, парни, плачьте и смейтесь, смейтесь всегда – когда вам тяжело, когда вас бьют, и чем тяжелее, тем громче смейтесь. Это признак настоящего бойца, настоящего спецназовца.

Первый, мрачно поглядывающий до того на подопечных и пыхающий сигареткой, перебил Второго:

– Гаврила опять дохнет, падла, – и тут же, обращаясь к Пашке, скомандовал резко, – твой товарищ тяжело ранен. Взял его на руки и понес! Раз, два…

Пашка среагировал вовремя. На бегу развернулся к падающему от усталости Гавриле и схватил солдата, на голову выше его самого, перегнул пополам, взваливая на спину.

Тяжело нагруженный, побежал мелкими шажочками, почти пошел шагом, кряхтя, напрягая все силы. Из груди вырывается то ли всхрип, то ли всхлип. Сердце бешено бьется в грудную клетку, норовя проломить ее, разорвать бронежилет и выскочить наружу, чтобы вдохнуть чистого морозного воздуха. Кажется, сейчас оно остановится, не выдержит.

Нет, выдерживает. Не выдерживает что‑то другое в организме. Ноги подламываются, и Пашка обреченно валится на утоптанный в этом месте учебным взводом снег. Видимо, здесь они задержались, передвигаясь ползком, или бегая по животам друг другу, или выполняя любое другое упражнение из арсенала бойцов спецназа.

– Что, Пашков? Не можешь? – Второй Сержант искательно заглядывает Пашке в глаза, – может, прекратим все это, а?

– Могу… Никак нет, – задыхаясь, Пашка отхаркивает из легких что‑то с привкусом крови. Встает на четвереньки, затем на ноги. Волочет автомат за ремень и неловко взваливает Гаврилу на спину. Делает пару‑тройку шагов и… падает вновь. Теперь подняться, кажется, уже нет никакой возможности. Легкие уже не заглатывают воздух, бешено грохочущего до того сердца сейчас вообще не слышно, тело отказывается повиноваться. Пашкиному сознанию уже все равно, что произойдет, он только чувствует, что может мочиться и испражняться себе в штаны, уже все равно. Все…

Откуда‑то издалека слышится рык сержантов:

– Встать, сынок, – и чувствует, что его пинают и тянут вверх жилистые лапы. Сознание слегка проясняется. В ушах начинает звенеть, слышно собственные всхрипы.

– Следить за пальцем, – командует Первый.

Пашка послушно пытается поспеть за маячащим перед носом пальцем. Удается плохо, но Первый произносит:

– Нормально. Пошли оба. Бегом!..

В спину упирается сержантская рука, напирая вперед, отчего ноги перебираются сами, без Пашкиного участия, лишь бы им не упасть. Таким же образом толкают вперед и полубесчувственного Гаврилу. Скорость увеличивается. Сержанты стараются побыстрее догнать учебный взвод и остальных сержантов. Вот они и появились в виду. Но до них надо еще добежать, до них еще так далеко…