Рехан. Цена предательства

– Отстали, да, – согласно кивнул головой и тут же, поняв, в чем дело, помянул шайтана.

– Вот ишак. Ему что, заняться нечем? – помедлил мгновение, потом сказал, – это их дело, мне все равно. Если кто‑то из них в дороге упадет, придется зарезать. Я обещаю, смерть не будет легкой. Им лучше постараться… Да, Усман, предупреди людей, чтобы не шумели, нельзя в этих местах шуметь. Пусть они и знают это, но все равно. Федералов много, можно наткнуться. Я и так думаю, может, продолжить идти ночью? Беспокойно что‑то. И зеленка редеет.

– Да, хорошо, что это последний переход.

– Зимовать в горах будем, на родине.

– Вся Ичкерия – наша родина, – заметил Усман.

– Да, брат. Но ты родился в городе, образованный. Но я, нет… Я – вольная птица, это мои горы, я знаю здесь каждый камень. И каждый камень знает меня. И тем больнее, что эти свиньи забрались сюда, в самое сердце нашей земли. Для меня Нахчичой* – не просто родина, не просто слово.

Усман едва заметно хмыкнул.

– Я знаю… Как пришли, так и уйдут.

– До привала осталось недолго, сейчас уже выйдем к Арена Берд*, – командир сменил тему, – можно замедлить движение. Мы как раз поспеваем к полуденному намазу, – вскинул левую руку, на которой красовался дорогой «Ролекс», контрастирующий рядом с непритязательным АКМом, зажатом в той же руке, – тайник пускай раскопают, гранатометы возьмем, а патроны оставим, патронов много, хоть сколько надо оставить. Тяжело тащить, одни патроны у всех. На горе они есть, и еще могут привозить хоть каждый день, а здесь они пригодятся тем, кто с задания, с разведки. Если потратились, пусть знают, где взять. А копать пусть этот… хьерси* копает, раз работать любит, – мотнул он бородой вниз, на Пашку.

Идущая впереди группа боевиков замедлила шаги, и Пашка догадался, что до отдыха уже недалеко. Шли сейчас уже не круто в гору, склон стал более ровным. Между тем кусты зеленки участились и вся банда как будто вошла в приземистое подобие леса. Крупные растения с шипами росли здесь не сплошняком, а на некотором отдалении друг от друга, что позволяло идти более‑менее свободно, не продираясь сквозь острые ветки и не мешая друг другу.

В этих зарослях разглядеть идущих людей было достаточно непросто. К тому же людей, одетых в камуфляжи и соблюдающих маскировку. Ни с воздуха, ни в мощную оптику. Расстояния большие, и пока не подберешься поближе, ничего толком не разглядишь. Если даже наткнешься на движение в кустах, кто поручится, что это не древний старик, гонящий домой отбившегося от маленькой домашней отары барашков? Или волки, подыскивающие подходящее место для зимовки. Еще не все немногочисленные дикие животные покинули насиженные места, спасаясь от бомбежек и ночной стрельбы.

Показался свободный просвет в зеленке, и послышалось знакомые команды главаря, больше напоминающие карканье зрелого ворона.

Боевики подтянулись ближе к авангарду, располагаясь под листвой все скрывающего кустарника.

Пашка, недолго думая, с грохотом скинул груз со спины и разжал окостеневшие пальцы. Сзади привычно зашипел чеченец, но Пашка сейчас не обратил на него внимания. Наконец‑то передых…

С облегчением распрямился, но в голове зашумело, глаза начала заволакивать пелена, и Пашка поспешил нагнуться обратно, присел на корточки на внезапно ослабевших ногах. Рядом в полном изнеможении опустился на землю Виталя.

Получивший распоряжения от командира Ахмет подошел ближе. На ходу достал из своего ранца новенькую, поблескивающую саперную лопатку. Остановился над пленными, сосредоточенно роясь во внутреннем кармане. Выудил оттуда ключи от наручников и расстегнул браслеты на Пашкиных руках. Пашка сладостно встряхнул затекшими кистями. В шею предусмотрительно уперся ствол автомата. Ахмет, поколебавшись с секунду, опять наклонился над Пашкой и защелкнул один браслет на ноге.

Солдат с интересом наблюдал за действиями чеченца.

– Пошли, – заявил Ахмет, засовывая ключи обратно.

 

*Нахчичой – родина (букв. перевод – жилище чеченцев)

*Арена берд – равнинная гора (пер. с чеченского)

*Хьерси – светлый (пер. с чеченского)

 

– Куда? – не понял Пашка.

– Копать, – лаконично пояснил тот.

– Могилу? – мрачно пошутил Пашка, но тут его с матерной руганью поднял второй чеченец и заставил идти впереди. Виталю поставили на ноги таким же способом.

Углубившись в зеленку на пару десятков метров, Ахмет сказал, ткнув пальцем в землю:

– Копай. Здесь, – и отошел.

Махать инструментом пришлось недолго. Достаточно быстро лопатка уперлась в доски. Раскопав дальше, Пашка обнаружил деревянный настил, под которым оказался тайник с оружием. Бережно укутанные в промасленную бумагу стволы, цинки с патронами, пара десятков гранатометов, выстрелы к ним. Тут же его оттеснили, боевики забирали гранатометы, обратно на их место клали патроны, в мешках, в ящиках. Достаточно много. Видимо, столько пока не нужно. Кажется, и Пашкин мешок с кряхтением запихали туда же. Ну и славно…

Вытер пот со лба, бросил лопатку дрожащими от напряжения руками. Встал с колен, а по‑другому лопаткой ничего и не накопаешь, огляделся по сторонам.

Виталя безжизненно стоял рядом на коленях, как его и поставили. Несколько боевиков еще возились у тайника, остальные, расстелив молитвенные коврики, уже ушли в молитву. Молились выставленные по углам постовые и конвоиры, правда, с открытыми глазами и с оружием в руках. Управившись с тайником, показали Пашке – закапывай.

Снова подобрал инструмент, принялся закидывать уложенный дощатый настил. Насыпав сверху небольшой холмик, притоптал его свободной ногой и раскидал оставшуюся землю. Замаскировал дерном, посыпал сверху листьями зеленки, кинул несколько веточек. Конвоир одобрительно посмотрел в его сторону.

На самом деле это было не очень обнадеживающим. Если им так просто показывают оружейный тайник, предназначенный исключительно для своих, значит, недолго осталось ходить по этой земле. Они уже не в счет. Элементарно, Ватсон…

Тем временем боевики закончили молиться и принялись за обед. Аппетитно хрустели упаковки из‑под натовских сухпайков, вскрывались банки со съестным, разрывалась упаковка с мясной вырезкой и ломались толстые тела подрумяненных лепешек.

На этот раз пленных русских кормить никто не собирался. Усман, сверкая своей нестандартной щетиной, нагло, по Пашкиному определению, улыбался, набивая щеки всякой снедью.

Пашка был настолько измотан, что есть ничуть не хотелось, желудок даже не подавал признаков жизни. Виталя также не выказывал большого интереса к бандитам, поедающим всякие вкусные вещи, даже, может, не виданные до того на гражданке. Глаза были прикрыты, а губы время от времени шевелились, будто отвечали что‑то воображаемому собеседнику.