Рехан. Цена предательства

Через некоторое время зеленка стала более редкой, прогалины пустых мест попадались все чаще, а через пяток километров кончилась совсем. Тропка вовсе исчезла, и отряд шагал по траве, нагретой за долгий день близким солнцем. Перед кручей, резко забирающей вверх, свернули направо. На соседнем хребте Пашка увидел сверкающий белизной снег. Где‑то выше, на самой круче, виднелись такие же нашлепки ничем не тронутого чистейшего снега.

Но банда вверх уже не стремилась. Поднявшись и спустившись с пары горных холмов, наткнулись на ручеек, узенькой лентой неспешно бегущий вниз. Бандиты обрадовались ему, как старому доброму знакомому. Заголосили во все голоса, не опасаясь того, что их могут здесь услышать чужие.

Уже смеркалось, когда Султан, бросив взгляд на часы, довольно кивнул и махнул рукой. Боевики заголосили во все голоса, вознося славу Аллаху. Резво достали из мешков молитвенные коврики, выстроились в некоторое подобие стройных рядов, предварительно ополоснув в воде руки и бороды.

Пашку с Виталей уже никто и не охранял. Даже два свирепых чеченца, всю дорогу подгонявшие пленников, и те застыли в общем намазе с блаженными улыбками на заросших лицах. Молился Ахмет, не глядя в их сторону.

На время отошедший в сторону от всех Усман вернулся, ступая так, будто у него под ногами не мягкая земля, а корабельная палуба. Повернулся щетиной к пленным, блеснув рыжиной, пожевал губами и уселся на коврик, поджав под себя колени.

Правда, Пашка очень сомневался в том, что тот молился. Полуприкрытые, ушедшие под верхние веки глаза, отсутствующая улыбка и немного прижатый к телу согнутый локоть выдавали причину странного поведения.

Кроме Усмана, Пашка заподозрил в употреблении наркоты еще несколько бандитов. Чего только стоили бессмысленные улыбки вон той вот сладкой парочки афганцев. А тот, лет тридцати пяти чеченец, чего это его так подергивает в молитве, не давая толком сосредоточиться, что он нащупывает озабоченно в кармане, забыв не только об Аллахе, но и о собственной снайперской винтовке?..

Пашка внимательно оглядел весь отряд, окинул взглядом каждого. Лица уже стали более знакомы, примелькались не только два командира с Ахметом. За ними действительно не следили. А зачем, если ты прикован к другому, а вокруг на расстоянии нескольких километров все редкие кустики ниже колена. Далеко не убежишь, да и ловить никто не станет. Лишь на забаву проверят свою меткость.

Можно, конечно, попытаться выхватить у ближайшего исламиста автомат, а лучше подползти к тому жирному пулеметчику, и раскидать всю ленту по этим бородатым харям… Пашкины ноздри на мгновение дрогнули с наслаждением. Но нет… Затея маловероятная, да и умирать именно сейчас уже почему‑то не хотелось. После целого дня ходьбы сидеть на теплой земле было таким наслаждением. И вообще, если что‑то серьезное делаешь, то делать нужно наверняка. Сейчас же нет никаких шансов.

В наступившей тишине мягко обвевал разгоряченное лицо горный свежайший ветерок, от земли шло сухое тепло и добрый аромат травы, а где‑то подальше, за журчащим ручейком весело застрекотала цикада, или просто кузнечик, может, пришел поприветствовать нечастых в этих краях двуногих. Совсем как в детстве, когда, бывало, набегаешься, до шума в ушах, а потом упадешь в траву в изнеможении, и слушаешь все эти звуки, дышишь этой открывающей себя природой. И вроде как нет тебя, хотя ты точно есть. Незабываемое чувство…

Нет, умереть можно и подождать, надо же в конце концов выяснить, чем закончится этот фильм. Должен же быть хоть какой‑то интересный конец. Пашка подивился своему расслабленному состоянию. Взглянул на Виталю – тот устало сидел, прикрыв глаза. Их посадили прямо у ручья, чему Пашка несказанно порадовался. Потянулся вперед. Цепочка на руке натянулась. Поводил свободной ладонью в ледяной, несмотря на теплую погоду, воде. Ополоснул закопченное и покрытое пылью и грязью за целый день лицо. Сразу стало легче, будто смыл что‑то черное с души. Вдохнул с наслаждением чистейший горный воздух.

Насколько он понимал в марш‑походах, на сегодня приключения закончились. Хорошо, если это действительно так. Вылил из фляжки теплую воду, ополоснул и набрал полнехонькую этой. Напился с наслаждением, чувствуя, как сводит холодом зубы, остатки вылил себе на голову. Опять набрал полную, погрузив руку в студеный ручей и сунул Витале в ладонь. Тот вздрогнул:

– Дай попить.

– Так бери…

Пашка спокойно смотрел, как жадно тот пьет, стукая жестяным горлышком о зубы. Выдул всю воду до дна и, оттерев губы, вздохнул тяжело:

– Уф‑ф… Еще…

Боевики тем временем уже закончили намаз. Застыли в последнем земном поклоне, отклячив зады, посидели и, умиротворенно покачавшись из стороны в сторону, начали подниматься. По приготовлениям Пашка убедился, что поход отложен до завтра. Заурчало в животе, когда узрел, что боевики снова достают свои сохранившиеся остатки провизии и принимаются за трапезу. Голод Пашка на этот раз ощущал неимоверный. На этот раз им перепало пол‑лепешки, и он посчитал это за счастье, хотя брать и не хотелось. Султан сам подозвал Ахмета, отломил от лепешки, лежащей рядом, половину и небрежно указал в их сторону. Несмотря на всколыхнувшийся в груди протест, Пашка взял принесенное. Разделив аккуратно, принялся жевать на пару с Виталей., не глядя в сторону презрительно скорченных лиц.

Четверть лепешки ухнула куда‑то в живот и пропала. Есть захотелось еще больше, но никто не выказывал большого желания кормить пленников. Пришлось безразлично отвернуться и глядеть на соседний заснеженный хребет, словно тот занимал его сейчас больше всего на свете.

Вспомнился дом, мама у плиты на кухне, чем‑то вкусно скворчащая сковорода в ее руках. Вспомнилась трехлитровая банка свежего молока, каждое утро появляющаяся у их порога. Там было видно, что на треть она состоит их жирных, густых сливок. Сейчас бы он ее опустошил парой глотков, больше не понадобилось бы, точно. Ну, может, три глотка. Мысли вернулись к матери. И что это она сейчас делает, мамуля, в это время?.. Внутри заныло, начало сжимать горло. Блин, лучше бы шли себе, это не так больно…

Что делает, что делает. Наверняка сходит с ума по укатившему во вторую командировку сыну. И ведь обещал, что больше не поедет. А как не поехать, если в один прекрасный день просто называют списки отбывающих? Можно отказаться, но ты ведь этого не сделаешь. Не сделаешь по очень многим причинам, главная из которых находится в тебе самом. Так что нечего душу рвать, солдат. Молчи себе…

В первый свой раз Пашка пробыл в Чечне полгода, в основном проведя их в столице. Занимал Грозный в тот дикий январь, зачищал с группой станицы, шерстил предгорья. Не вылезал из бронежилета круглые сутки, только успевая заполнять опустевшие магазины своего АКСа. Группа спецназа – в каждой бочке затычка, всюду сунут, где надо и не надо. В общем, все было не так уж плохо. Да, их было всего несколько «душар» в подразделении, и конечно, им приходилось тяжелее всего. Но это было в СВОЕЙ группе, это было привычно, нормально. Если это все вообще можно было назвать нормальным…

Во второй раз, какой‑то месяц назад, его отправили сюда, но он уже был переведенным. Пятая мотострелковая рота, свирепые, налитые кровью глаза Прапора. Пашку передернуло при одном только воспоминании. Может, и грех это, но он никогда не будет горевать о том, что они все‑таки пристрелили эту гниду. Теперь уже на веки вечные прекратит калечить пацанов и глумиться над доверенными ему людьми. Андрюха все‑таки прав был тогда…