Сердцеедка Иванова

Регина – хозяйка этой квартиры. Думаю, где может быть эта старушенция и предположений ноль.

Отрицательно качаю головой и светло‑русые кудряшки падают мне на лицо. Пытаюсь их сдуть, как‑то незаметно, но ничего не получается.

Постоянно улыбаюсь ему, стреляя глазами и поправляю коротенький халатик. Неловко до ужаса.

После того, как он произнес имя хозяйки – выдыхаю и начинаю строить предположения. Как он с ней познакомился, при каких обстоятельствах.

Он смотрит на меня холодным, равнодушным взглядом, будто я прозрачная. Будто ему все равно, как я выгляжу, как я одета. Настолько все равно, как лететь до Луны. Причем в два конца – туда и обратно.

– Вы, наверное, ее дочь, – голос незнакомца напоминает ароматные листья пачули. А может это не его голос, а просто стойкий запах его дерзкого, древесного парфюма. Выдержанный, элегантный, спортивный. Собственно, как и он сам.

Очень нежданный гость. Настолько нежданный, что если бы не видела сейчас собственными глазами – подумала, что меня снимает скрытая камера.

– Я хотел переговорить с ней, – продолжает он. Лезет во внутренний карман пиджака, достает визитку и протягивает мне. – Я хотел купить эту квартиру.

Купи‑и‑и‑и‑ть! – раздается маленькими молоточками в моей голове. И почему из всех квартир в этом обычном, ни чем не примечательном доме он хочет купить именно эту?!

Беру визитку. Не сразу. Мне приходится приложить не только свое обаяние, но еще и усилия. Он крепко обхватил пальцами за один конец пластиковой карточки, словно чувствует подвох с моей стороны. Я же в свою очередь – тяну на себя. Натянуто улыбаюсь, и когда визитка оказывается в моих руках – громко захлопываю дверь перед его носом. Вот что еще придумал. Купить! А как же я? Я снимаю эту квартиру и не хочу ее менять на другую. Хотя по одной простой причине: от дома до работы – семь минут ходьбы. Это так развалистым шагом, не спеша. Рано вставать не нужно, стоять в пробках или ехать на метро. Признаюсь честно – я боюсь метро. У меня такая особая метрополитеновая фобия.

Для меня метро в Москве это самый настоящий ад. И вот меркнет свет, ты спускаешься по экскаватору в подземелье, где без конца в вестибюле толпятся люди с равнодушными лицами, где светятся бронзовые скульптуры и появляются две ослепляющие фары в конце темного туннеля. Создается такое ощущение, что меня приветствует царство мрачного Аида. И ты такая: О! Привет мужчина с горящей головой! Подскажи, как выжить и не заблудиться в этом чертовом лабиринте.

Мне приезжей из другого города сложно ориентироваться в этих ветках, станциях, переходах (в городе, где я родилась  – метро нет вообще). Никак не могу привыкнуть к жуткому свисту, сквозняку и маленьким синим вагончикам, колеса которых стучат, как мое сердце, когда мне нужно совершить поездку на таком виде транспорта.

Одна из моих знакомых тратит на дорогу шесть часов. Шесть! Я когда слышу эту цифру – хочу покрутить пальцем у виска. Какая же должна быть зарплата, чтобы так мотивировать к ежедневным поездкам. Это конечно образно, на самом деле я восхищаюсь таким героизмом. Проводить столько времени в пути.

Крепко сжимаю его визитку в руках. Читаю: «Генеральный директор Альтер‑Стрейд» Романовский Г. А.

Рву на мелкие‑мелкие кусочки визитку и бросаю вверх, как праздничные конфетти. Ах! Все равно сегодня собралась пылесосить.

И как бы я не старалась себя подбадривать, я отчетливо понимала, что у меня появилась еще одна проблема. Возможно бы я сказала: не решаемая, но это смотря под каким градусом на нее посмотреть.

 

Глава 2

 

 

Но в отличие от подруги – Москва меня встретила не так ярко. Прямо на вокзале попросили документы. И тут начались мои беды. ФМС, миграционные службы… От которых я так далека…, как от Москвы до Одессы в неудобном положении.

Я – одесситка. И я свободна, как в поле ветер. Нет, у меня были короткие романы, но ничего серьезного. Всего по одной причине:  не встретила того единственного. Чтобы захватило дух, сердце затрепетало, почувствовала всеми фибрами души, что это он.

Итак, Одесса. Одесса – город контрастов. Колорит в каждом жителе, в каждом переулке. Это в наших еврейских двориках до сих пор лузгают семки, «шокают» и говорят с особым акцентом. Что‑то типа такого:  «Роза! Вы шо таки поругались с последней извилиной?!».

У нас до сих пор ходят в туфлях с квадратным носком, спортивных штанах с белыми полосками по бокам, причем черные носки заправлены в эти спортивные штаны. Только в нашем городе могут оставить домашние тапочки посреди улицы, забыть раритетный чемодан, где‑то в кустах и потом его случайно найти, при этом гордо восклицая: «Опана! Вот это нежданчик‑чемоданчик!».

Нет, Одесса прекрасный город. «Южная Пальмира», «Одесса‑мама». Пройтись по Дерибасовской, подняться по Потемкинской лестнице. Свернуть на Ланжероновскую и увидеть чудесный закат в порту. Этот город пахнет теплым морем, розовым виноградом и жарким солнцем. А еще для меня этот город с запахом детства. Беззаботного, счастливого и радостного.

На самом деле я долго не решалась на переезд. Если бы не моя семья. Она у меня особенная. Но как говорится: родителей не выбирают.

У меня дружная семья. Почти. Ну мы только выглядим дружно. То есть, кто плохо знаком с нашей семьей – считает, что мы дружны.

Мой дед которому скоро исполнится семьдесят пять никогда не откажется от горилки, которую не прочь закусить салом. Такой шмат сала завернутый в газету или бумагу, похожую на пергамент. Он режет его толстыми ломтиками, каждый из которого щедро обмакивает в горчице, перед тем, как «принять на грудь». А еще он тырит мелочь по карманам. И мелочь – это мягко сказано. Когда у меня пропало три тысячи гривен (почти вся моя зарплата), сначала не знала, что думать. Сам дед разводил руками, ходил, причитал, что я сама положила и забыла куда. Но в отличие от него маразмом  не страдаю.

Мой папа  – высокий, темноволосый с басом, как у контрабаса – всю жизнь работает водителем. Когда он приходит домой, сразу чувствуется запах солярки, бензина или машинного масла. Он снимает свои стоптанные туфли сорок пятого размера, проходит в ванную и хозяйственным мылом моет руки, которые испачканы у него по локоть, в черной‑черной машинной мазуте.

Вымыв руки и вытерев насухо, он плетется на кухню со словами: «Мати, шо е в этой хате пожувати?»

До сих пор не понимаю, почему он говорит: «мати» и к кому именно обращается. Бабушки, его мамы уже, как пять лет нет с нами.

В нашей прихожей часто лежала зимняя резина, карбюратор, здоровенные ключи 16х12 и еще какие‑то непонятные детали от разобранной Волги. Сколько же папа ее собирал, разбирал до последнего винтика – одному Богу известно. А может даже ему не известно.