Шпана и первая любовь 2

– Снова борзоту включила? – Данила повернулся, наткнулся на колючий, едкий взгляд; исподлобья в него стреляло не наигранное презрение.

– Значит, обманул, хорёк скрипучий. Не стал мне братом. – Бестия сжала ладони в кулаки, сильно зажмурилась и заплакала. – Иуда лукавый, а‑а‑а, – плакала она, – ты даже не хорёк, а суслик, а‑а‑а…

– Алька, хватит лить слёзы. Куртка не высохнет. – Шпана весело усмехнулся. – Между прочим, мне суслик больше нравится, чем хорёк, да ещё на скрипке скрипящий.

– Дурак. – Сквозь смех и слёзы Бестия завыла в голос.

– Прекрати выть. Бесит. Что ты как маленькая?

– Я и есть маленькая, а‑а‑а…

– Понятно. Не седьмой класс, а четвёртый правильнее будет сказать. А то – почти женщина… так, даже соской не являешься.

Алька замолчала, сняла языком слёзы с губ, несколько раз хлопнула ресницами; ладонь стёрла под ноздрями сопли. В следующий миг – пакет с баранками оказался на голове новоиспечённого братца, две из‑под тонких ладоней шлёпнулись на плечи вместо погон.

– Теперь ты по прозвищу Казак, – хохотнула Бестия. – Жаль, что красной ленты нет.

Данила с чувством обречённости вздохнул, скинул с волос пакет и уселся на столе, подальше от «вреднючей вредности».

Алька поджала колени и продолжила тихо лить слезы.

– Да что с тобой? – спросил Данила, стараясь придать голосу как можно больше добра. – Что ты вечно плачешь? – Он погладил плаксу по волосам. – Настоящий я брат, никогда не брошу, отвечаю. Честное‑пречестное.

– А где мы жить будем?

– Гык… Аляханамужей, – выпалил Данила.

– Что? – засмеялась Алька, подобие улыбки растянулось на фоне грустных покрасневших глаз. – Ещё. Повтори ещё. Пожалуйста.

– Нет желания и не имею права.

Бестия тихо повторила несколько раз; поняв смысл, она задорно рассмеялась и разъяснила Шпане его же слова:

– Я не хана мужей. Это только тебе хана уготовлена, мой милый. Но ты всё равно хороший, редко будешь стоять в углу. – Она подскочила на месте и ласково обняла голову Данилы, прижала к груди. – Ты татарин.

– Нормально. Это почему?.. Ещё кем я не был?

Бестия замолкла, зажалась в уголок, бусинки слёз из‑под сжатых ресниц выкатились на свет и поползли по щекам.

– О, чёрт! – возопил Шпана. – Что, снова? Настроение меняется как время у секундной стрелки.

– Думаешь не понимаю. Я знаю, что брат мой погиб. Просто, – Алька всхлипнула, – не хотела признавать. Не представляю, как ему плохо в холодной земле. – Новый писклявый вой потянулся по сараю. – Не хочу, чтобы брат лежал в земле‑е‑е.

– Что сделать, чтобы ты не плакала? Хочешь – рядом с ним закопаюсь и умру? Мы там… с ним в карты сыграем, может, винца дерябнем.

– Ву‑у‑у, – ещё громче взвыла Бестия. – Ты дурак. Ты дурак? Ты дурак?! – Она набросилась колотить Данилу кулаками. – Хочешь, чтобы я и вправду утопилась?

Только сейчас Данила вспомнил, что произнесла Алька перед сном: «Утопиться хочу».

– Сейчас ремня получишь, – пригрозил он.

– На. – Бестия встала на колени, приподняла платье и выставила тощий зад в белых трусах.

– Не стыдно? – Данила засмущался. – Сейчас пендаль дам.

– Тебе должно быть стыдно, раз сестре такое говоришь. У тебя какие‑то мысли ненормальные. Крамольные. – Последнее словно она произнесла, руками изображая лягушку, смешно исказив лицо. – Изверг. А говорил хороший из плохих. Оказалось, самый худший. Зря я в тебя втюрилась.

Данила от возмущения покраснел как раскалённый метал в кузне, где метал – это он, а кузнец – вот эта вот Бестия!

Воцарилось молчание. Алька наконец‑то успокоилась. Она поправила волосы, вместо расчёски причесала пальцами обеих ладоней.

– Извини, больше пока не буду. Пожалей. – Она зачастила ресницами. – Давай, жалей же, жалей.

– Не буду. У меня крамарные мысли.

– Как? – выстрелил смешок. – Вот ты крендель, в натуре.

– Кто? – Данила сел на лавку рядом с Бестией. – Давай рассказывай – откуда сбежала. Ощущение, что с малолетки сдриснула.

– Ментам сдашь? – Бестия вытерла слёзы, сглотнула слюну. – Я пока маленькая, чтобы меня сажать.

– Знакомая сценка, такое мы уже проходили, – пробормотал Шпана, неприятное воспоминание отразилось в неприязненном выражении лица.

Алька прижала ухо к плечу Данилы и стала его гладить, хитро взирая из‑подо лба:

– Давай достанем вина.

Данила закашлялся: подавился сухой баранкой.

– Погрызть решил, несчастный? – усмехнулась Бестия. – Умеешь ошеломлять прекрасным. Наверное, с земли подобрал, крысы не доели ведь.

Шпана спустил на тормозах: девятый вал, девятый круг ада, девятый крестовый поход, предназначенные – опять же этой Бестии!

– Терпи терпила. – Глубочайший издевающийся вздох Альки опорожнял добрые намерения названного брата. – Бог терпел, тебе велел.

– Мне?

– Не мне же.

– Наглая.

– Бестия.

– Понравилось погоняло Бестия?

– От тебя слышать – да. – Алька прильнула к шершавой щеке, нежная ладонь погладила по шее Данилы. – Не пойму, вроде молодой, а колючий… но нравишься. В роду обезьян много было?

– Подзатыльник сейчас впечатаю. – Шпана попробовал оттолкнуть прилипалу.

– Вот ругаешься. А что я такого не такого сказала‑то? Спросила, чтобы правду узнать. Маткой‑правдой рубануть.

– Нет у меня обезьян! – гаркнул Шпана – пауки подвала оглохли. – Ни макак, ни гиббонов, ни шимпанзе!

– Первый, значит.

– Уй, ну ты… – Данила провёл глазами дугой по потолку.

Слёзы покапали из несчастных Алькиных глаз.

Шпана сомкнул ладони лодочкой и подставил к остренькому подбородку, чтобы собирать слезинки ненасытной до колких слов и фраз Бестии.