Шпана и первая любовь 2
– Температура, – прошептал Шпана. Кончики пальцев погладили мочку. «Золотая серьга мешает, – нервничал Данила. – Вот». – Он медленно выдохнул горячий воздух, подушечками пальцев тронул пульсирующую венку на шее Ирины, тут же одёрнул ладонь. Отдышавшись, Шпана повёл ладонь по румяной щеке; пальцы коснулись уголка рта, прошли по подбородку, спустились по шее ниже, продолжая гладить, опускались сантиметр за сантиметром. Движения осторожные, нежные привели подушечки пальцев к вожделенным холмикам, остановились у их подножия, чтобы передохнуть перед дивным и опасным восхождением.
Шпана не сводил настороженных глаз с лица Ирины, даже забыл, как дышать. Сердце колотилось в висках, не хватало кислорода. Совесть и стыд на мгновение возроптали и заглохли. Наконец‑то Шпана опомнился, полной грудью бесшумно вобрал воздух до боли. Капля пота сорвалась с на секунду зажмуренных глаз. Время для Данилы остановилось, а предательская капля набирала скорость и перерождалась в гирьку. Её полёт стал мчащейся вечностью, за которой никак не поспеть. На лице Шпаны взорвался испуг: крылья ноздрей часто вздрагивали, разрез сжатых губ искривился, подбородок с лёгкой щетиной отвалился, пульсирующие вены на жилистой шее вздулись. Данилу взбеленило, что невозможно было поймать эту «потливую» каплю, которая небольшой гирькой ударила по разрумянившейся щеке Ирины и приклеилась.
«Обратного пути у жизни просто нет», – нервно и беззвучно хохотнул Шпана. Его ладонь сжала грудь Ирины – настолько нежно, насколько возможно. Ему захотелось взглянуть, увидеть плод своего вожделения – нежнейшую часть женского тела.
«Если не видел, то значит не знаешь, так говорит Савах. И так теперь думаю – я».
Осмелев, Данила поднял левый ворот халата. Ареола груди ему показалась настолько нежной и манящей, что разум покинул голову, а оставшиеся инстинкты заставили прикоснуться к ней губами.
Ресницы Ирины задрожали. Она шевельнулась, приоткрыла рот, собираясь чихать, поднесла ладонь ко рту.
Данила откинул ворот халата, сжался в комок возле дивана, прячась от взгляда Ирины. Чихнуть не получилось, она замерла и – не проснулась.
«Дурак. Какой дурак, что творишь?» – ругал себя в мыслях Данила, но настырная вожделенность продолжила свой бесправный путь. Проблески благоразумия вспыхивали дохлыми молниями в мозгах, где похотливость и неуёмная страсть служили громоотводами. И как бы Шпана не противился обуздать сладострастное желание, рука не слушалась, ладонь поместилась на внутреннюю часть женского бедра. Данила стоял на коленях, ощущая необыкновенно гладкую кожу; ладонь скользнула выше. Пальцы ощутили горячую плоть через тонкий хлопок нижнего белья. Глубоко вдохнув, вытаращив глаза, Шпана замешкался, подавив желание – просунуть руку под резинку трусиков; ладонь придавила бугорок, жар ударил в пальцы.
Ирина вздрогнула и открыла глаза, неосознанно отбила руку Данилы, который отскочил спиной, опрокинул журнальный стол. Громыхал поднос, чашки, блюдца. Мысли Шпаны путались, широко взметались рёбра груди, в глазах метались – испуг, растерянность, стыд. Безрассудное состояние орало в рупор: что ты наделал, идиот?!
«Англичанка» остановила взгляд и молчала. Данила не знал, куда спрятать взор, чтобы не видеть немого укора Ирины, который унижал, презирал, давил и, словно обладая гипнозом, не позволял отвести глаза.
«Ну почему молчит?! Ну чего так смотрит?! Я сейчас сдохну! Скажи что‑нибудь! Говори, кричи! Не молчи!» – метались мысли Шпаны
– Данила.
Шпана тяжело сглотнул.
– Ты вор, – продолжила Ира.
– Почему? Я ничего не крал, – тихим голосом возразил Данила, склонив голову, словно подставил под плаху.
– Ты украл всё самое лучше… Ты украл нежность с моего тела и… – Ирина в растерянности не знала, как себя повести и что сказать. – Ты крал… Главное – украл доверие и хорошее… отношение, украл честные отношения, растоптал дружбу. Прежде всего, ты украл у себя. – Ирина перевела дыхание. – И твоё воровство слишком подлое и отвратительное. Ты украл чувства, ощущения, прикосновения, которые тебе не положены, не дозволены. Ты украл моё тело, как похабный медведь мёд из улья, и бессовестно наслаждался. Украл тело так, что никогда не вернуть.
«Снова этот взгляд, убивающий презрением. Хватит презирать. А зачем пустила?» – Шпану начало гневить положение виноватого.
– Ты украл нашу дружбу, кинул в грязь и растоптал.
«Да пошла ты».
– Жизнь, как огромная река, начинается с капли, с ручейка, переходит в бурные потоки, мощные пороги. Она извилиста, там есть водопады и лагуны, омуты и болота.
– Лагуны в океане, – возразил Шпана, проскрежетав зубами.
– И если, – продолжала Ирина, не слушая оправданий, – купаясь в лазурной воде, на берегу тебе захочется сунуть ногу в грязь, в болото, источающее зловоние… Уже никогда вода в твоей лагуне не будет чистой. И другие, увидев то, что доселе янтарные воды… воды чистоты бриллиантов… прекрасные воды помутнели от ядовитой грязи, то они сочтут твою воду потерянной, похабным мутным омутом и будут скидывать туда помои и отходы, будут плевать и мочиться…
Данила икнул. Тошнота подступила к горлу. Он вскочил на ноги, зажав рот ладонями, проскочил в туалет. Освободив желудок от ужина, поспешил одеться и выскочить на улицу.
Глава 3
Дождь хлестал по лицу каплями‑лезвиями. Деревья стонали под натиском ветра, точно скелеты‑бедолаги, оставленные жизнью. Тучи нависли, походили на небесные ядерные грибы; в разросшихся лужах кишели невидимые пираньи. Данила тяжело вздохнул и пошёл по этому враждебному миру. Он шёл медленно, в сердцах надеясь, что Ирина его вернёт. То, что случилось, этого больше никогда не случиться.
«Это – не случилось. Ты это создал сам», – шептал голос улицы.
«Я выкраду у неё прощение, буду целовать её руки. Если понадобиться – при всех, прямо в школе. А когда простит, зарежу каждого, кто посмел надо мной смеяться. И пусть я потом сдохну. Мне не нужна такая жизнь. Не нужна».
«Иди шиздуй под мощным ливнем, Шекспир несчастный».
«Пошёл вон, голос! – орал в бешенстве Шпана, и это бешенство слышали лишь собственные мысли. – Пошёл во‑он! Го‑о‑ла‑ас!.. – Зубы заскрежетали. – Пошёл во‑о‑он!»
«Твоя жизнь безмозглая трагедия, которую творишь ты сам! Хе‑хе‑хе, бедный Маугли».
Сквозь беснующие капля ливня, замерев, Данила увидел лицо голоса – вроде воображаемый и вроде нет. Громадный треугольный рот до ушей, с кучей острых коротких зубов; длинные волнистые волосы соединялись с ветром и дождём, буйством природы; острый нос в складках, маленькие лукавые глазки. Голос хохотал. Острые уши двигались в такт.
«Пошёл вон!» – пронеслась мысль. Данила всмотрелся. – Это я? Ведь этот урод – я! Пошёл вон, я! – Поразмыслив над тем, что произнёс, Шпана громко и горько рассмеялся. – Я, кажется, схожу с ума, если вижу и слышу галлюцинации.
***
