Следы чужих колёс

– Да ничего… Пойдемте, расскажете, что вы все‑таки ищете… Я, конечно, ничего не обещаю, но думаю, что эта беседа будет не более бесполезна, чем эта лекция.

Мы встали и пошли в сторону Софийской площади. Она взяла меня под руку и это было даже приятно. Шли мы медленно. Я рассказывал о том, чем занимаюсь, о том, что считал достижениями и о провалах тоже. Она слушала не перебивая. Иногда Зейнаб почему‑то прижималась щекой к моему плечу, но я чувствовал, что это вовсе не прилив нежности. Ведьма и нежность – это почти несовместимые понятия, хотя, и тут, конечно, есть свои нюансы. Во всяком случае, так я это понял из писаний Бар Сунуфа. Собственно, он писал, что у ведьмы даже может быть семья, но никто в семье никогда не догадывается об ее истинной сущности. Те же, кто знает ведьму именно в этом качестве, редко остаются с ней надолго. Признаться, я тогда так и не понял, что именно он имел в виду.

– Хорошо… беседы не помогли, –констатировала она, – Это понятно… И что ты делал кроме этого?

Мы уже как‑то незаметно перешли на «ты», и это случилось настолько естественно, что я и не понял, когда и как именно это произошло.

– Да как тебе сказать? Пытался, например, с растениями общаться…

– Понимаю, – сказала Зейнаб очень серьезно, – И как?

– Ничего… Просрал случай за случаем… Прости уж мой французский. Но я в тупике и тут уж не до куртуазностей.

– Все нормально. – ответила Зейнаб слегка прищурившись, – Я все понимаю. Хотя… на будущее… Соблюдение чистоты языка – это может быть довольно важно. Но об этом тоже чуть позже.

Затем она снова прижалась щекой к моему плечу и вдруг спросила:

– Что ты скажешь, если я предложу познакомиться чуть ближе?

***

Я проснулся от того, что Зейнаб гладила меня по носу.

– Вставай! – сказала она твердо. – Мама ушла за молоком. У тебя минут десять чтобы смыться.

Я сел на кровати, нашел все предметы своего туалета, и минут через пять уже стоял в дверях. Зейнаб чмокнула меня в щеку, привстав на цыпочки, и сказала:

– Я, кажется, все о тебе поняла. Думаю, что я смогу тебе помочь.

– Помочь? – удивился я.

Но Зейнаб уже открыла дверь и вытолкала меня наружу.

***

На тот момент, я был холост уже три года с лишком. С бывшей женой мы сошлись как‑то впопыхах. Большая страсть и все такое… Через год уже мне, да похоже и ей тоже, стало понятно, что это тупик, но пока что никто упорно не хотел себе в этом признаваться. Все шло как‑то себе и шло. А еще через год она начала эдакие разговоры «издалека», все приводила разные примеры из жизни, и наконец, все‑таки предложила разбежаться на какое‑то время, чтобы прийти в себя, осмотреться, что ли, ну и тому подобное… Я понимал, что значит это «на время», но противиться все‑таки не стал, хотя мне и было непросто с ней согласиться. Я понимал, что та большая страсть уже давно угасла и осталась лишь привычка, распрощаться с которой было, в сущности, совсем не жаль, хотя и отнюдь не просто в тоже время. Кроме того, я давно хотел уехать из страны, а Лера – моя бывшая – была категорически против. А общем – разбежались мы слава богу тихо, без скандалов и лишних оправданий и обвинений.

Делить было тоже, в сущности, нечего: детей, слава богу не завели, так что, как говорится, впереди была лишь дорога, длиной в жизнь и терялась она где‑то в тумане грядущих времен уже на поворотах первых лет. Поначалу, признаться, мне было трудновато быть самому. Я уже отвык, и потому приходилось учиться такому образу жизни заново. Я много работал и соответственно зарабатывал, но это, в сущности, ничего не меняло: некая душевная тоска все‑таки оставалась. Может, я все еще любил Леру, а может это была просто, как я и говорил – привычка, от которой я все никак не мог отделаться. Иногда я ловил себя на том, что хочу ей позвонить и предложить пойти куда‑нибудь: в театр или ресторан. Но я всякий раз одергивал себя: «зачем стегать уже мертвую лошадь?» – говорил я себе.

Однако, как я ни уходил с головой в работу, это помогало лишь отчасти, поскольку в выходные нужно было все‑таки искать чем занять руки и мысли. Я болтался по книжным магазинам, потом попал на лекцию к одному астрологу. Это оказалось интересно. Там не было болтовни о страшном или наоборот лучезарному будущем. Там было все конкретно. Я научился, например, строить гороскопы и ушел в это с головой. Система оказалась настолько изящной и логичной, что вызывала попросту настоящее восхищение. Для начала я построил натальные карты на всех своих знакомых, после взялся за разных известных людей. Меня это по‑настоящему захватило. Затем я написал собственную программу для расчета и построения натальных карт, а после стал искать какие‑то книги, чтобы не стоять на месте, но понемногу совершенствоваться.

Так я случайно набрел в отделе редких и рукописных книг на эту самую «Книгу странника Варсонофия». С английским у меня было все в порядке, но перевод этой книги требовал гораздо больше знаний, поскольку английский шестнадцатого века, отличается от современного довольно сильно, почти также, как старославянский от русского. В общем, я увлекся и это меня, наверное, спасло.

Я искал все упоминания об этом гримуаре, но их было сосем немного. «КСВ», как я называл ее про себя, была мало известна, хотя издавалась два раза на английском, а также несколько раньше на французском и итальянском языках, хотя, во всех случаях – мизерными тиражами. Непонятно даже, как она вообще дошла до наших дней? Издание, которое я отыскал было, видимо, последним, из мне известных. Сама история этого Варсонофия и его книги – сплошной детектив. Вот выписки, которые мне удалось сделать.

История "Книги странника Варсонофия"

Иногда некоторые исследователи называли ее просто "Евангелием от прохожего". Я думаю, что точнее было бы сказать – "от странника", ибо на арамейском это одно и тоже слово, а по контексту слово "странник" все‑таки кажется мне ближе. Само имя Варсонофий тоже арамейское и в оригинале звучит как Бар Сунуф. Дословно это означает "сын полка". Ну, не "полка", конечно, а, в общем, любого воинского формирования, но в русской интерпретации это наиболее близкая и устойчивая идиома. По сути, это один из малоизвестных апокрифов, отнесенный именно к апокрифам, видимо, по нескольким причинам. Во‑первых, конечно, может несколько настораживать его относительно позднее появление, во‑вторых, манера повествования совершенно не похожа на канонические Евангельские тексты, да и на известные апокрифы тоже. Единственный текст, с которым можно хоть как‑то сравнивать текст Варсонофия, это, пожалуй, только апокрифическое Евангелие от Фомы, да и то, чисто ассоциативно. Но и это, видимо, не главное. Дело в самом Варсонофии. Он был старше Иисуса лет на десять‑пятнадцать. Встретились они примерно тогда, когда Христу было около двадцати пяти, то есть за 7‑8 лет до всех Евангельских событий. Варсонофий не был Его учеником, и более того он с Ним спорил, они расходились и встречались вновь и вновь, пока, видимо, не расстались окончательно, примерно за пару лет до завершения Иисусом своей миссии. В общем, отношения у них были сложные. Кроме того, писал Варсонофий, в основном, о себе и своих мыслях. Иисус же занимает в его записях относительно немного места, хотя учение, предлагаемое «юным равом», так Бар Сунуф его называет, безусловно занимало его мысли.

История этой книги чрезвычайно странная и ее хватило бы на несколько детективных романов, однако вкратце это звучит так. Впервые эта книга попала в поле зрения исследователей ранней христианской литературы в начале 11 века, то есть во времена первого крестового похода.