Смайлик на асфальте

Выцепив взглядом только что открывшийся ресторан, француз приобнял Артема и, словно старого приятеля, энергично потащил через площадь к столикам на веранде. Сделав заказ, он вдруг посерьезнел. Вместо напористого д’Артаньяна перед Артемом оказался умный и осторожный Атос.

Теперь он не спешил. Дождался, когда официант расставит на столе чашки, буркнул стандартное «мерси» и задумался. К кофе он не притронулся. Зато Артем потянулся к чашке и с наслаждением вдохнул кофейный аромат. Раз уж поспать не удастся, то хороший кофе сейчас будет как нельзя кстати.

– Меня зовут Морис Дальбан, я журналист. – Француз поднял глаза над чашкой. – Пишу нон‑фикшн, в основном отслеживаю параллели между современным миром и прошлыми веками – политика, искусство, нравы, криминал.

Он покопался в своей сумке и выложил на стол книгу в глянцевом переплете, перевернув ее обратной стороной обложки наверх. С фотографии на Артема смотрел Морис, ниже по‑французски значилось «Морис Дальбан, журналист, историк, писатель». На фото он выглядел чуть моложе и чуть растрепаннее.

– Сейчас я собираю материалы о криминальном Париже начала двадцатого века и об одном из своих предков в частности, – продолжал Дальбан. – Он был известным и довольно успешным детективом. Недавно мне в руки попали записки бывшего заместителя начальника криминальной полиции Петрограда. После революции судьба занесла этого несчастного человека в Париж, где он помогал в расследованиях моему прадеду.

Он вновь зарылся в свою сумку, и на стол рядом с книгой легла тетрадь в кожаном переплете с потертыми углами.

– Я хочу, чтобы вы перевели для меня эти записи.

Артем взглядом попросил разрешения и, получив одобрительный кивок, отогнул язычок замка. Пожелтевшие от времени страницы были плотно исписаны торопливым размашистым почерком. Вполне читаемым, к счастью.

– В Париже закончились знающие русский язык? – усмехнулся он.

Дальбан поморщился.

– Можно и так сказать. Закончились способные перевести адекватно. Потомки иммигрантов давно стали французами и забыли родной язык, да и кто сейчас разберется в реалиях столетней давности? Фраза «на ее плечи была накинута ротонда» вводит их в ступор, потому что для них ротонда – архитектурное сооружение. Впрочем, большинство не знают и этого. Тут нужен историк, вернее, даже не столько историк, сколько краевед вроде вас. Вы чувствуете себя как рыба в воде в той эпохе – я сегодня убедился в этом – и отлично знаете французский. Откуда, кстати?

– Бабушка преподавала.

– А история города?

Артем пожал плечами.

– От деда. Он увлекался и вот – втянул.

– Вот видите, лучше вас мне никого не найти! – обрадовался Дальбан. – У меня уже была одна неудачная попытка с переводом несколько месяцев назад в Париже. До сих пор от девушки не получил ни строчки.

Француз в очередной раз простодушно улыбнулся, а затем, посерьезнев, назвал сумму. Вполне достаточную для того, чтобы Артем вновь потянулся к тетради.

– Сроки?

– Я не тороплю, смотрите сами, как пойдет. Неделю, а то и больше я пробуду в Петербурге, я остановился в «Кемпински» на Мойке. Если возникнут трудности с текстом, можете просто наговорить на диктофон.

Легко сказать – просто наговорить…

– Ладно. Попробую.

– Отлично! Замечательно! – расцвел Дальбан.

– Не жалко отдавать? – Артем показал глазами на лежащую на столе тетрадь.

– Жалко.

Дальбан убрал тетрадь в сумку, вместо нее на стол легла современная пластиковая папка.

– Я сделал для вас копию, – пояснил он.

Артем поднялся, собираясь уходить. На лице француза промелькнула едва заметная улыбка, но взгляд был цепкий, пристальный.

– Значит, говорите, никаких странных смертей и тайн в нынешнем Петербурге нет? Все осталось в прошлом?

К чему он клонит? Не просто же так спрашивает во второй раз… Впрочем, какая разница.

Дальбан быстрым шагом удалялся в сторону канала. Артем проводил его глазами, сунул папку под мышку и побрел домой.

Две комнаты или, как теперь принято говорить, студии в красивом здании на набережной Фонтанки принадлежали семье Зубаревых еще до революции. Артему они достались от бабушки – коренной петербурженки. Во время учебы в университете он часто оставался ночевать у нее – жаль было тратить время на поездки до Гражданки, где обосновались родители, – а после смерти бабушки уже окончательно перебрался на Фонтанку. В одной студии он жил сам, другую использовал для деловых встреч.

Диплом историка открывал перед Артемом не слишком много перспектив. Еще в университете он понял: скучать в архиве или объяснять двоечникам, что Ганнибал, карфагенский военачальник, и прадед Пушкина Абрам Петрович Ганнибал – совершенно разные люди, не для него. Проучившись год в аспирантуре, он махнул рукой и на науку. К этому времени Артем окончательно определился: он хочет быть вольной птицей – заниматься тем, что нравится, работать столько, сколько хочется. Тут и пригодилось отличное знание города и французского языка. Посмотрев, что предлагают турфирмы, он быстренько сообразил несколько нестандартных экскурсий с красивыми названиями и разместил объявление на сайтах, предлагающих услуги иностранным туристам. Цену поставил высокую, тем самым сразу заявив уровень. Нельзя сказать, что клиенты стояли в очередь, но и простоя не было. Весной и летом приходилось трудиться от восхода до заката, а частенько и ночью – туристы обожали смотреть на развод мостов. Зимой работы было меньше. Иногда, в основном осенью, когда в Питере шли затяжные дожди, на Артема наваливалась хандра, и тогда он валялся на тахте днями напролет. Родители такой образ жизни не одобряли. Особенно душной была мамина забота с частыми и навязчиво‑долгими телефонными звонками.

Родители не раз предлагали Артему продать комнаты и на вырученные деньги приобрести квартиру в новостройке, но он каждый раз отказывался. Плотно стоящие ряды однотипных коробок где‑нибудь в Мурино или на Парнасе его совсем не привлекали. У здания, считал он, должна быть индивидуальность – характер, история, судьба, не говоря уже о внешности. У дома на Фонтанке все это имелось. Редкого для Петербурга светлого оттенка, украшенный рустом и полуколоннами, дом помнил двух последних царей и смуту революции, вместе с ленинградцами пережил блокаду, каким‑то чудом устояв под обстрелами. До революции здесь жили семьи предпринимателей, чиновников, инженеров. На втором этаже принимал больных модный в те годы доктор. Затем в квартирах появились совсем другие лица, да и сами квартиры стали иными – превратились в огромные питерские коммуналки.