Сотня цветов. Японская драма о сыне, матери и ускользающей во времени памяти
– Да, техника игры просто бесподобная, и в то же время такая завораживающая легкость движений! – восторженно произнесла Юрико и, вытирая платочком все еще заплаканные глаза, улыбнулась от неловкости за свои слезы. – Каори, спасибо тебе большое!
– Я рада, что вам понравилось!
– Мы сейчас ужинать, составишь нам компанию? – спросил Идзуми.
– У нас сейчас еще будет церемония по раздаче автографов. Я подойду, как освобожусь.
– Хорошо, будем тебя ждать.
Каори слегка поклонилась и спешно удалилась за площадку с сувенирной продукцией. Идзуми заметил на жене кожаные туфли без каблука, и его кольнула мысль:
«Ей, наверное, нелегко…» Тут и к гадалке не ходи: очевидно, что Каори изрядно набегалась за те несколько дней, что была приставлена к прибывшему виолончелисту. За три дня до концерта начались интервью, потом – репетиции, и везде надо было присутствовать.
Так ее еще и на точку продажи CD поставили. А вчера она до полуночи вызванивала музыкального менеджера, чтобы убедиться, что артист чувствует себя хорошо и ему ничего не помешает выступать.
Идзуми не мог спокойно смотреть, как много работает жена:
– Пожалуйста, не перенапрягайся, береги себя, ладно?
– Да, великий виолончелист требует великой отдачи, но кто знает, когда я в следующий раз такой проект получу, так что сейчас надо постараться! – ответила Каори с усталой улыбкой.
По выходе из здания в глаза бросалась эстакада скоростной автомагистрали, заслонявшая небо. Она развилкой поднималась с обочины широкой дороги и напоминала поднятую с замахом руку гиганта. Достаточно было пройти мимо группы высоток, как показался вход в кипевший жизнью ресторан. Здесь подавали блюда европейской кухни. Так получалось, что Идзуми с Юрико выбирались только в такие заведения. Вероятно, потому, что ходили они в места общественного питания в основном по каким‑либо торжественным поводам, и в такие моменты хотелось чего‑нибудь необычного, отличного от традиционных блюд, что всегда готовила Юрико. И сейчас они продолжали ориентироваться на места с европейской кухней, видимо, по инерции.
Разместившись за столиком, Идзуми сразу заказал пиво и – для мамы – минеральную воду.
– Как у тебя сейчас с уроками фортепиано?
Идзуми вспомнил то время, когда к ним домой постоянно приходили заниматься ученики: казалось, им нет ни конца ни краю.
Рояль звучал целыми днями. В доносившихся с первого этажа этюдах словно слышались слова: «А ты что, думал, твоя мама только тебе принадлежит?»
– Я стараюсь теперь брать поменьше нагрузки, некоторых учеников отпустила, – рассказывала Юрико, растерянно оглядываясь по сторонам: вероятно, она успела отвыкнуть от суматохи ресторанов.
– Да? А чего?
– Силы на занятиях мигом заканчиваются: один‑два ученика в день – и я валюсь от усталости.
– Почему бы тебе вообще не оставить уроки? Пенсия у тебя есть, да и мы можем побольше денег отправлять.
– Если я ничем не буду заниматься… то и толку от моего существования никакого не будет.
На эти слова Идзуми не мог возразить. Ведь люди и правда – как та же техника или, например, игрушки – тоже изнашиваются. Идзуми заметил морщины на руках, лежавших одна на другой, будто стараясь скрыть складки кожи.
За столом повисла тишина, и в этот момент – весьма кстати – принесли напитки. Идзуми спешно раскрыл меню и стал беспорядочно заказывать то, что попадалось на глаза: салат с помидорами и сыром, карпаччо из осьминога, рататуй из всевозможных овощей, ассорти колбас…
– Скажи, если тебе что‑нибудь приглянулось, хорошо?
– Я полностью доверяю твоему выбору.
Когда Идзуми определился с блюдами, Юрико продолжила:
– Да и как я могу бросить преподавание, когда ученики такие славные. Вот Мику‑тян, например, – уже совсем как родная!
– Мику‑тян? Это кто?
– Да младшеклашка, живет рядышком. Мы сейчас с ней разучиваем «Грезы». Она все сбивается на втором такте, хоть я ей всегда твержу, что с гармоническим интервалом надо внимательнее… – Юрико стала отыгрывать партию, постукивая пальцами по столешнице, накрытой скатертью в клеточку.
– Слушай, – начал Идзуми, не отрывая от губ кружку пива, – помнишь, ты мне ночью звонила?
Юрико, будто внезапно очнувшись от транса, спохватилась:
Конец ознакомительного фрагмента
