Спаси меня

– Бомжиха грёбаная.

– Артём Николаевич, я тебе обещал хрен твой педрический в глотку воткнуть, если не наведёшь порядок у заднего входа? Обещал. Ну, вот и спускай портки.

– Герман Александрович, ну что я могу поделать? Мусорные баки всегда привлекают внимание бездомных.

– Значит у тебя два выхода, дорогой: либо ставь сюда человека, чтобы их гонял, либо баки будут стоять в твоём кабинете. Всё просто.

– Слушаюсь, Герман Александрович.

– Бес, выкинь её оттуда.

Огромная лапища тянется к моему лицу. Я подаюсь назад и буквально насаживаюсь на тот самый царапающий спину штырь. Вскрикиваю от боли, и одновременно с этим меня хватают за волосы и начинают тащить вперёд. Звук рвущегося платья заглушает грубое ругательство:

– Иди сюда, сука.

Моему телу придают такое ускорение, что я не удерживаюсь на ногах и лечу прямо под колёса ближайшей машины.

Едва зажившие колени пронзает знакомая боль.

Слёзы брызжут из глаз одновременно с тем, как я начинаю чувствовать, что по спине течёт что‑то липкое.

– Ебать, Бес, ты её порезал, что ли?

Удивление в голосе того, кто стоит надо мной, перевешивает презрение. Человек подходит ближе и появляется в поле моего затуманенного слезами зрения.

Я вижу красивые, идеально начищенные чёрные мужские ботинки и над ними тёмные же брюки. Поднять глаза выше нет никакой возможности – ни физической, ни душевной. Я не хочу узнавания ни с его, ни со своей стороны. Пусть лучше примут за бродягу, чем вот так…

Пронзительную тишину, в течении которой я слышу только свои всхлипы, нарушает голос Рошанского:

– Новикова? Ты что здесь?

– П‑подышать вышла, Артём Н‑Николаевич, – сквозь зубы шиплю я.

Снова воцаряется тишина, а затем мир взрывается звуками. От мата над головой ушли сворачиваются в трубочку.

Рывком меня поднимают на ноги и встряхивают. Спину пронзает такая боль, что я вскрикиваю и начинаю снова падать.

– Твою ж мать! Держу.

Меня подхватывают на руки. Как только спины что‑то касается, я начинаю выгибаться дугой.

– Ааа! Больно!

– Чёрт! Кровищи сколько. Тащите аптечку.

– Может, «скорую», Герман Александрович?

– Хуёрую. Зови Петра. А ты потерпи. Что же сразу не сказала, что здесь работаешь?

– Н‑не успела.

– Как зовут?

– Новикова. Татьяна. – Рошанский отвечает за меня. Голос от страха такой писклявый, что, даже одуревая от боли, я прыскаю.

– Держись, Новикова Татьяна. Сейчас мы тебя быстро починим.

Я судорожно хватаюсь за лацкан натянутого на груди пиджака и наконец поднимаю взгляд, чтобы встретиться с пронзительно синими глазами несущего меня человека.

– Спасибо.

Гера повзрослел, но я узнаю его сразу.

По тому, как, посмотрев, он тут же отворачивается, понятно, что Гера меня – нет.

 

Глава 15

 

– В паре миллиметров от позвоночника вошло. Чуть инвалидом девку не сделали.

– Бессонов, чудила, перепрессовал.

– Давно говорю: посади ты его под замок, собаку бешенную. Он только по «стрелкам» ходок. В мирное время такого на улицу выпускать нельзя.

– Не могу. В «поле» работы много. Дни такие, сам понимаешь. Все ресурсы стягиваю.

– Это‑то понятно. Напряжение чувствуется.

– А когда было иначе, Петь?

– Да уж. Такова реальность.

– Девчонка как?

– Жить будет. Неделю тут подержишь. Потом домой отвезёшь долечиваться. Я буду приходить на перевязку. Противостолбнячную ей ввёл, посижу ещё часок, посмотрю на реакцию. Родным сообщили?

– Нет. Говорит, одна живёт.

– Вы хоть документы у неё проверили? На вид школьница ещё.

– Рошанского за яйца подвешу, если так.

– Я не школьница, – решаю вмешаться. – И я не сплю, если что.

 

Я лежу на той самой кровати в комнате наверху. Лежу на животе, потому как на спине у меня дыра размером с замочную скважину. Так сказал доктор, которого Гера зовёт Петей.

Петя похож на профессора мединститута: в костюме, тонких очках, с аккуратной стрижкой и красивыми руками. Я подмечаю это, пока он перевязывает мне колени.

Та ещё была операция!

Мне больно лежать, больно сидеть. На ногах я тоже стоять не могу. Гере пришлось держать меня под мышки, как провинившегося кота.

Пока с помощью Нуркан с моей спины срезали платье и бельё, пока стягивали порванные колготки, я мужественно боролась со слезами. Проиграла, когда перекись проникла в раны.

– Что с твоими коленями? – спрашивает доктор.

– Упала.

– Это я понял. А до этого? Они совсем недавно зажили.

– Значит, и раньше падала. Падучей страдаю.

– Употреблять слова, значения которых не знаешь или не понимаешь до конца – крайне неосмотрительно. Падучая – это эпилепсия. Даже в шутку не желай себе этого.

– Языкастая, – комментирует из‑за спины Гера. По голосу слышно, что он улыбается. Мне бы обернуться, посмотреть, на месте ли его щербинка, но я точно не буду этого делать.