Свет твоих глаз

Девчонка дернулась, уронила нож, потянулась руками к своим ушам – я, было, подумал, что она сейчас закроет их ладонями от испуга. Но нет – она сделала жест, будто вынимая из ушей затычки, потом отступила на шаг и спросила подчеркнуто‑вежливо и равнодушно:

– Что случилось, Эдуард Евдокимович? Зачем вы опять кричите?

Я набрал в грудь воздуха, чтобы высказать Нике все, что думаю о глупых женщинах, которые воображают, что смогут манипулировать мной с помощью обид и молчания. И тут моя домработница сделала жест, будто снимая что‑то с шеи, вынула из нагрудного кармашка смартфон и принялась обматывать его… Нет, тонких проводков я не видел, но вполне мог себе представить их по прежней, зрячей жизни.

– Так ты была в наушниках?! – то, насколько просто объяснялось поведение Вероники, стало для меня одновременно и облегчением, и издевательской усмешкой судьбы.

Я‑то себе напридумывал, накрутил! Вся злость схлынула. Запал, с которым я рвался построить Нику, резко угас. Вместо этого в очередной раз подкралось и начало накрывать ощущение своей полной непригодности к совместной жизни хоть с кем‑нибудь – пусть даже с наемной прислугой.

Зря мама Вика настаивала на том, чтобы я нанял помощницу по хозяйству с проживанием. Хватило бы приходящей. Потерпеть пару раз в неделю визит одной‑двух женщин, которые протрут пыль, помоют полы, сантехнику и перестелют постели, куда проще, чем…

– Вы запретили слушать музыку через колонки, Эдуард Евдокимович, поэтому я взяла телефон и наушники. – Холодностью тона Ника могла бы моментально заморозить целое озеро. – Не помню, чтобы в договоре был пункт, запрещающий выполнять работу под музыку.

Ну да, там много чего еще нет, в договоре. Невозможно предусмотреть и прописать каждый шаг. А мне с моими теперешними проблемами, похоже, придется расширить перечень требований к домработнице в несколько раз.

Выдвинув ближайший стул, я устало присел, обхватил голову руками.

– Вот куда мне такому еще и жена?! – спросил тоскливо в пространство, мысленно продолжая разговор с мамой Викой. Разговор, в котором ни я, ни она не поставили точку.

– Простите? – Точно! Ника же рядом.

– Это… мысли вслух. – Я вдруг понял, что объясняться с Вероникой придется в любом случае, вздохнул и заставил себя говорить. – Ника, ты уже знаешь, что я… плохо вижу. Настолько плохо, что почти не вижу букв, даже сильно увеличенных. По этой причине мне приходится управлять компьютером и смартфоном с помощью голосовых команд, а все письма и документы слушать в озвучке. Слишком громкая музыка мешает…

– Да. Я поняла, – Ника воспользовалась паузой в моем признании, чтобы вставить пару слов. – Простите, больше подобное не повторится.

– Правильно. Ты нашла выход – наушники, – я нехотя кивнул. – Но каким образом, по‑твоему, я могу до тебя достучаться, когда ты заткнула уши и ничего вокруг не слышишь?

Вероника замялась, потом предположила:

– Позвонить мне на телефон? Звонок‑то я точно не пропущу!

– Звонить человеку, который находится в одной комнате с тобой? – странная идея.

Я взялся обдумывать эту мысль с одной стороны, с другой, и вынужден был согласиться, что это – выход. Не запрещать же Нике вообще слушать музыку! Превращаться в самодура мне не хотелось.

– Идея как идея, – проворчала Ника и пошла к кофеварке. – Вы, наверное, кофе хотели, Эдуард Евдокимович?

– Да. И ты вроде бы говорила, что у нас еще кусок шарлотки остался. – Спасибо, Ника! Напомнила, зачем я вообще из кабинета вышел.

– Вам разогреть?

– Шарлотку? Да, давай. И… Ника. Хватит «выкать». Мы же договорились на «ты».

Если я надеялся на перемирие, то напрасно. Вероника сдаваться не спешила.

– Эдуард Евдокимович, давайте вы сразу определитесь, каких отношений мы с вами будем придерживаться – формальных или дружеских, – потребовала она. – Иначе я определюсь в одностороннем порядке.

– Справедливо, но… сегодня я не готов ответить. Мне нужно подумать, Ника. О том, как строить отношения с тобой, и о твоем договоре. Возможно, круг твоих обязанностей придется расширить… Похоже, обычная помощница по хозяйству – не совсем то, что мне нужно.

– Угу. Скорее, сиделка, – ответила Вероника задумчиво.

Что? Сиделка?

Мне – молодому, дееспособному мужчине – сиделка?! Да что она такое несет, эта девица?!

Слова Ники полоснули по душе раскаленным кинжалом.

Я вскочил так резко, что стул опрокинулся и с грохотом завалился на пол. Не обращая внимания на идиотскую мебель, я обезумевшим носорогом ломанулся к себе в кабинет.

– Найджел, со мной! – рявкнул на ходу.

Рванул дверь, пропустил парня вперед и со всех сил дернул ручку, желая как можно скорее отгородиться от женщины и ее жестоких слов.

Никогда я еще не хлопал дверями так громко и ожесточенно.

Никогда раньше мне не было так… дерьмово!

 

16. Вероника. Раскаяние

 

 

Ой! Кажется, я ляпнула что‑то не то… и ведь совершенно не со зла!

Просто сказался опыт работы в социальной службе. Там к слову «сиделка» относились так же спокойно, как к слову «медсестра» и «соцработник». Просто еще одна вспомогательная профессия. Еще один формат работы с людьми, нуждающимися в поддержке и защите государства.

Насчет музыки я тоже как‑то не сообразила. Привыкла, когда муж и свекровь уходили, врубать на всю громкость что‑нибудь убойное. Особенно нравилось слушать «Апокалиптику», «Лакримозу» и «Нирвану». От их мощных композиций содрогались стены, и порой мне мечталось, что прутья золотой клетки, в которую я влезла по собственной глупости, рухнут. Когда родился сын, я на время отказалась от рок‑концертов, а когда малыша не стало, только музыка меня и спасала.

Что до клетки, то она стояла прочно, и надежды на освобождение, казалось, не было. Дверцы неожиданно приоткрылись, когда у моей дорогой мамочки приключился инсульт. Смерть внука подкосила ее. А свекровь не могла, не потеряв лица перед людьми, запретить мне ухаживать за родной матерью.

Я почти переехала в мамину квартиру, даже ночевала там. В дом мужа ходила, как на работу: помыть, почистить, приготовить. А потом снова спешила туда, где меня ждали усталые родные глаза и перекошенная, но такая ласковая улыбка.