Сыскари
Вспомнив это, Серафим Григорьевич перекрестился. Его бог миловал. Беспорядков таких не было, а с мелкими преступлениями он кое‑как, но справлялся.
Акакий Акакиевич вздохнул. Выходит воскресенье испорченно окончательно. Даст ли Серафим Григорьевич ему выходной в другой день, он даже и не знал. Вполне возможно и разрешит, если все закончится благополучно. Ремизов взглянул на суетившегося вокруг тела сторожа князя. Улыбнулся. Вот кому‑кому, а Чавчавадзе сегодняшнее дело даже нравилось. После того, как его назначили начальником лаборатории, он то и дело писал письма в столицу с просьбой перевести его в другой город. Ираклию тут было скучно.
– Пойдем, Михаил, – проговорил судмедэксперт, обращаясь к фотографу, – пока наш эксперт чего‑нибудь непоправимого не натворил.
Акакий Акакиевич опасался, что тот просто затопчет все следы.
– Я надеюсь, там не натоптали, ваше благородие? – Спросил он у Косолапова.
– Все нормально.
– Будем надеяться.
С Бычковым они прошли мимо исправника. Фотограф тут же расчехлил свой «Киев»[1]. Михаил так и рвался в бой. Его остановил князь. Что‑то сказал, и тот кивнул. Пока Бычков делал снимки, Чавчавадзе осмотрел крылечко. Поднял с земли окурок папиросы и положил в пакет. Затем дождался, когда Михаил сфотографирует труп и охотничье ружье. Собрал таблички и подозвал городового. Шепнул тому на ухо, и тот убежал на улицу. Через две минуты в воротах появились санитары.
– Пару минут, господа, – обратился к ним Ремизов.
Он опустился на колено. Быстро осмотрел рану и после чего сказал:
– Убили примерно семь‑восемь часов назад. Ножом или еще, каким холодным оружием. Если бы мне его показали, я бы точно сказал оно это или не оно.
– Если бы оно в наших руках было, – проговорил князь, – так и убийцу нашли бы. Что‑нибудь еще добавишь.
– Только после тщательной экспертизы. Часов через пять‑шесть. Увы, но быстрее не получится.
– Вот это еще проверь, – проговорил князь Чавчавадзе, протягивая пакетик с окурком.
Акакий Акакиевич положил его в чемоданчик и только после этого позволил упаковать покойного в мешок.
На земле, рядом с трупом, положили носилки. Сторожа запихали в мешок. Санитар, тот, что спросил разрешение, застегнул «молнию». Когда они уносили покойника, Ремезов проводил их взглядом. Тяжело вздохнул, ему уже не один раз приходилось такое наблюдать.
Пока судмедэксперт возился с трупом, Косолапов вошел в дом. Там он застал Лопухина. Урядник уже усердно обследовал каморку сторожа.
– Ну, что тут? – Поинтересовался исправник.
– Да ничего существенного, ваше благородие. Вряд ли душегуб был здесь.
Серафим Григорьевич покачал головой.
– Это только твое предположение, а нам нужны доказательства. Если нам удастся подтвердить, что его тут не было, он тут был. Уяснил?
– Так точно, ваше благородие, – съязвил Лопухин.
Между тем Косолапов оглядел комнату. Небольшая. Тут царил порядок, которому могли позавидовать многие. Кушетка, на которой можно было чуток покемарить. Холодильник, телевизор, стол. На столе – два стакана и бутылка пива, рядом надломленная рыба. В углу у розетки – электрический чайник.
– Это, по‑твоему, что? – Поинтересовался Серафим Григорьевич, указывая на «натюрморт».
– Проголодался, решил перекусить.
– Один?
– Один.
– А почему тогда стаканов два?
Урядник, руки которого были в перчатках, взял сначала один стакан, затем другой. Поставил на стол и улыбнулся.
– В этом – чай. В этом – пиво.
– Это еще ничего не доказывает…
– Вы тут поосторожнее, – раздался голос судмедэксперта. – Еще пальчики чужие сотрете, что я тогда делать буду. – Он взглянул на Лопухина: – А ты, Мишка, вот так вот категорично не заявляй, что покойный тут был один. Сейчас отпечатки снимем, и уже вечером знать будем – один он тут был или с товарищем. А теперь вон… мне работать надо.
Исправник и урядник вышли, а фотограф вошел.
– Вот так вот, нас и выгнал. А что поделаешь, здесь он царь и бог.
Прежде чем преступить к осмотру дома, Косолапов подозвал к себе Лопухина. Отвел в сторону и произнес:
– Вот что, Миш, сейчас ты пойдешь к соседям и попросишь разрешение позвонить. Околоточный, думаю, тебе поможет найти дом, в котором есть телефон. Позвонишь на железнодорожный вокзал, в порт и в ИАИ.
Задумался Серафим Григорьевич, взглянул в окно и добавил:
– Ну, и, на всякий случай, на аэродром. Нужно перекрыть всякую возможность, чтобы картина художника, а я не исключаю такую возможность, что похищено именно полотно Василия Верещагина, покинула пределов города. Пусть проверяют всех. Если же пропала, какая‑нибудь иная ценность из дома, – тут Косолапов вздохнул, – что‑то предпринять до приезда хозяина дома будет бесполезно, а так глядишь кого‑нибудь да задержат. Ну, а там разберемся.
– Будет исполнено, ваше благородие, – козырнул Лопухин и тут же ушел выполнять приказ.
Еще было непоздно, что‑то предпринять до приезда Кирилла Андреевича. Особенно титулярный советник беспокоился за автомобильные дороги. Именно это было сейчас самое слабое место в возвращении похищенных вещей. За вокзалы, аэродром и порт он не опасался. Тут еще была фора. А вот если вор уедет на автомобиле, то ищи его по всей России, и кто знает, когда похищенная картина вновь всплывет. Не в России, конечно же, а за рубежом. Скажем, в какой‑нибудь стране, с которой не было дипломатических отношений. С той же Турцией или Японией. Покинет город и тогда Косолапову позора не избежать. Объявят имперский розыск, но пятно на его репутации останется. Серафиму Григорьевичу на мгновение показалось, что кресло под ним пошатнулось. Хорошо, если переведут в городовые, а если вообще спишут на пенсию? Последнего он боялся, как огня. Титулярный советник не мог даже представить, что он будет делать на пенсии? Мирно проживать оставшуюся жизнь в имении под Мяксой?
Оставалось надеяться, что душегуб все же не воспользовался автомобилем. В этом случае оставались шансы взять его в Череповце. Уехать раньше двенадцати часов из города (Косолапов невольно вытащил из кармана позолоченные часы и посмотрел время) он все равно не сможет. Всему виной были железнодорожное, авиа и речное расписание.
[1] – «Киев», фирма производящая фотоаппараты в России. Первый фотоаппарат был выпущен в 1920 году, на основе германского (трофейного) «Ernemann».
