Танцы с чужим котом. Странный Водолей

То, что со мной происходило в Москве, стопроцентно нереально. Где она, Москва? Есть ли она на белом свете? Конечно, есть, но не для меня. Там, где у меня была Москва, где был у меня Ты, в этом месте во мне что‑то странное. Это место сделалось сакральным. Полностью нереальное, оно, тем не менее, не дает реальности обреальниться. Оно, а вернее Он, а еще вернее, всё, что осталось у меня от всех событий последнего года, переживаний и дальнейших прожевываний, распространяет свое действие на все мои поступки. Затягивает меня внутрь себя, всю меня остальную. Это как черная дыра в космосе. Если продолжить аналогию, то космос должен быть благодарен черным своим дырам за то, что они не допускают в будущем худшего. Всё плохое уже случилось, вот она черная дыра, и она – к лучшему.

Неприступный порог моего сознания не пропускает в меня ни хорошего, ни плохого. Он, грубо говоря, не дает мне меняться, как гранитный памятник тебе и мне прежним, памятник внутри меня, такой большой, что ни влево, ни вправо, ни вперед, только назад в прошлое. Нет, памятник – это чересчур. Уж лучше черная дыра. Одним словом, я вырастила в своем «я» такое сакральное место, что живу и не распадаюсь только за его счет.

Скорее всего, это религия, мною созданная, ежеминутно во мне происходящая. Я живу, имея ее внутри не сознания, нет, внутри себя чисто физически. Я и не знала, что я человек глубоко религиозный.

Ладно, раз так, будем держаться за эту наработанную реальность. Мне с нею спокойно, мне с нею не то, что легко, но жизнь полна и другой не надо. Одним словом, хорошо.

Усыхающее пространство моей любви окружено влажной солнечной весной. Весна, проникая в душу, наполняет жизнью Его образ, примерно, как кровь оживляет вурдалака, но, увы, я не могу вспомнить лицо. Оно исчезло. Пустынное пространство воспоминаний выращивает мое о нем представление, оно, как прежде, сухо и не живо, и я не забочусь больше ни о каких представлениях. Я осознаю, что моя любовь – это я, и не я. Настолько не я, чтоб мне помогать, настолько я, чтоб мне мешать. Всё было бы прекрасно, если б не было так тяжко. Но непреодолимость – это моё личное свойство, мое ДНК, мое обмирание.

Хватит. Пора на обед. Вниз бежать еще веселей, чем вверх подниматься. Две совсем разные дороги. Вверх – мокрая, вязкая, и даже мысль может остановить, вниз – просто движенье, подсчет поворотов. Мелькание белого, черного, снега, камней. И наших домишек сиротский приют выбегает навстречу.

Что там на обед? Новенький? Здорово. Разве из наших кто‑нибудь может живое сказать.

 

Новенький

 

Что за прелесть наша кухня солнечным деньком. Избушка на камне, как шашлык на вертеле под елкой высокой. Роза в гонг на обед прогремит, и первыми белки по елке поскачут. Вниз, вниз, серпантином, на пень. Там уже выложено угощенье, утренней каши кусок, и семечек кто‑то насыпал.

Вхожу и слепну от темно‑лилового света темноты. Это привычное солнце исчезло, поскольку в южной стене нет окна. Вид из другого окошка – камни, будто камнями пытались ТРАКТИРЪ завалить.

Справа, как входишь, стол полированный, светлый, на черных железных ногах. На столе телефон, один на все ученое и не очень ученое население. По левую руку вешалка, куртку туда. Два ряда столов, тех же черноногих красавцев, за вешалкой следом.

Ну, хорошо. Самое время товарищам честь оказать, за стол усадить.

За дальним столом на месте всегда неизменном наш верный Артур. Всегда молчаливый, а скажет, так шепотом, кажется. Тихий – не слово. Что, потаенный? Не знаю. Скорей, упоенный. Просто не хочет ни с кем, ни о чем говорить. Но мне, и не только мне, вовсе не хочется ближе к нему подходить. Темен. И слово любое любого, чуть к слуху его подберется, тотчас исчезнет, как камень, любовно озером скрытый навечно. Аминь.

Что пьяница он – не сразу осмыслишь. Лишь по легкой нетвердости ног.

Довольно Артуру вниманья. И другие сидят за столом.

Кто еще? Астроном по фамилии Шаров. Наш главный ученый, завхоз по призванью, ходок.

Не огромный, не столп, а скорее, кубышка. Но могучесть с психической силой, пожалуй, можно сравнить, – крутенек, впрямь сибиряк. Ну, а как по‑другому, если ты поселился в горах. Дом его в долине соседней, прибегает оттуда пешком. Там жена, кажется, дети, может, кто‑то еще?

Шар, естественно, знает всегда, что он хочет. Шар знает всегда, что каждый из нас, в свою очередь, должен хотеть. Если же очередь вышла, ты должен уже не хотеть то, что очередь хочет. Одним словом – хозяйственник крепкий.

Но Шар, это что! Многих других мне б хотелось украсить, приклеить, вписать. Но времени нет. Ведь рабочий день ожидает.

Вот он новенький. Лицом ко входу, спиной к кухне. Не нравится. Слишком мужик, я люблю женственных, тонких и добрых. Христос, если, по правде, никак не мужик.

Первое впечатление от человека самое верное. То, что ты видишь сначала, ничем не прикрыто, не затуманено, не завешено словами. Потом будешь думать другое – не верь.

Я здороваюсь со всеми, на него нахально глядя. В последний момент дрогнула, взгляд соскользнул.

 

После обеда, известное дело, тянет общаться, рассказывать, слушать, любить. Любить собеседника, солнце и солнечных бликов игру на стене, потолке, на лице.

Лирика, брысь. Вот он, момент. Рабочий день не кончился, Пикельнер под мышкой, и марш на рабочее место.

Ну, вот. Он – зовут его Женей – тут. Слово за слово, договорились завтра с утра побежать на вершину. Самую близкую, простую, а главное, без снега. А рабочий день? С божьей помощью. После ужина сразу друг обретенный спать отвалил. (Боже, ну и слог.)

Наутро пошли.

Почти уж когда поднялись на вершину горы‑развалюхи, начался хребет, ползущий медленно вверх и усеянный маленькими, как снизу казалось, камушками, жандармы им имя. Здесь наверху они были как трехэтажные башни, то толще, то тоньше. Жандармы тянулись один за другим. Справа – не круто, но камни большие, идти – не пройдешь. Слева – отвесный обрыв бесконечный. Что друг мой исчез, я поняла, когда полочка выскочила перед глазами. Небольшая, шириною в ступню, длиною шагов пять, но слева стена, а справа обрыв, обойти этот каменный палец нельзя. Друга не видно нигде. Возвращаться? Пройдено много, и дальше полегче пойдет. К левой вечности левым плечом прикоснусь и забуду, как полочку я одолела, незаметно так, из вечности вышла в опять.

Друг мой здоров и силен, скорее всего, полочку видит шоссейной дорогой, иль вовсе как‑то иначе прошел.

Женя (не совсем ведь) ждал меня метрах в ста ниже. Не совсем, значит. Другой мог бы прийти без меня, а в приюте сказать: затерялась.

Часа три обходили гору вокруг, чтобы вернуться.

В четыре, после обеда и в бане помывшись холодной водой, в том же казенном доме рабочий день продолжала. Тот самый рабочий день, что вчера начинался, сегодня над Пикельнером бедным слипались глаза.

 

Встреча университетских товарищей