Танцы с чужим котом. Странный Водолей
В и т а л и к. Так и все млекопитающие, так же. Бегемот, наверняка, тоже летает, только один‑два дня за всю жизнь. Полетает и снова в теплую лужу, согрелся и забыл, что летал.
В а с я. (чуть‑чуть завелся.) А у людей по‑другому?
В и т а л и к. У нас, у людей, крылья по графику. Зачешется спина, почешешь, забудешь. А крылья уже готовы, но не всякий сообразит, что уже можно лететь. Сидит, чешется, а когда подарок дойдет до сознанья, крылья уже пересохли и никуда не годятся.
В а с я. Сиди в своей кровати, и лицо поумней сделай.
В и т а л и к. С крыльями это просто, а вот бывает, сидит на стекле букашка, ты её хлоп – и нет ее. Ни на стекле, ни на окне, ни на полу, ни живой, ни мертвой. Никаких следов. Очевидно, перешла она в другое состояние. То ли стала феноменом, то ли трансценденталом. Одним словом, теперь она невидима.
В а с я. А ты что, себя считаешь видимым? Мечтаешь, чтоб комары кусались? Ну, хоть какая‑нибудь букашка прожужжала. (Неожиданно серьезно). Тишина гробовая действует.
В и т а л и к. И не говори. Я всего неделю, хоть и второй раз, а как ты третий год?
В а с я. Да так, с умным лицом.
В и т а л и к. Слушайте музыку. У Баха – Бог. Сублимация – никакой воды, слез, жалоб, откровенного смеха, как и заносчивости, ехидства, зависти.
В а с я. Ну, сказанул. У меня работы невпроворот, а ты, Бах. Вот дома с женой повертишься, тогда я тебя спрошу, как у тебя с Бахом. А как, правда, у тебя в Москве?
В и т а л и к. Поздно. Пойдем спать.
(вдвоем уходят, продолжая разговор).
В и т а л и к. Всё плохое, вплоть до непереносимого, я не даю никому видеть, а утаскиваю вглубь себя и там начинаю грызть.
В а с я. Значит вздохнуть свободно приехал.
В и т а л и к. Вроде того.
В а с я. Вообще, ты не вовремя приехал. Жизнь приходит, если у нас сундуки. Так их прозвали, потому что в первый раз они привозили много ящиков с аппаратурой. Они из ящика, ну, секретного.
В и т а л и к. Тогда минус, у меня допуска нет, я с командой не пересекусь. (Пауза) Только тебе. Я тут девушку в городе видел. Мне кажется, я бы жизнь за нее отдал.
В а с я. Ну, брат – это кино какое‑то. А жена как же?
В и т а л и к. (Возмущенно). При чем здесь жена?
В а с я. Прости. Приснилась она тебе.
В и т а л и к. Да нет. Не приснилась. Ну, давай прощаться.
Вася кивает. Расходятся.
По утру. Члены Ордена Братьев по Жажде на работе
– Ты, Коль, правильно сделал, что вчера не пришел. Ничего не потерял. Хренотень. Но слушай, что после. К часу все разошлись, а эта никак не уходит. Муж, ротозей, зашел на минуту.
– Красавец и сажень косая в плечах под дублёнкою лётной, прям‑таки летчик.
– И не говори. Ну, про этого что. От железок очнулся, телескоп починил и пришел. Слушай дальше. Диана ушла, а эта сидит. Шар смотался, Валька смылся, а эта сидит. Новенький болтун говорил, говорил. Наконец, вместе с Васей ушли. А эта сидит. Что ей нужно? Сидела. Сидела. И вдруг. «Как ко мне ты…» не помню чего. Любишь, не любишь. Смотришь, не видишь иль так, уважая, блюдешь… Говорю по слогам: «Я тебя ненавижу. У меня будем спать иль к тебе?» Дура губки надула, напыжилась, личико пятнами всё, и молчит. Я тоже. Паузу долго держал. Черт его знает, что так получилось, я от себя и не ждал. Но зато отомстил. За Диану, за мужа ее, за себя. Будет думать в дальнейшем, как в обществе надо вести.
– Хм. Не пойму, неужели всерьез, ты ей мстить собирался? Шутишь?
– Может, шучу, но ведь стоит того.
– Ты не сможешь. Она же не дура. Ну, пошутит сама.
– Пошутит? Нет, не шутила. Умная? Ну. А что толку? Без пола она, это хуже, чем с мордою страшной. Хочешь, тебе погадаю про жизнь этой… ладно. Довел ее ум, а дальше до безобразия, и никакого разнообразия. Идеи, на них она спит и лелеет, без них проснется и – смерть. Идеи всё тверже становятся, жестче. Да что! Говорить с нею будет, как камни таскать. Людей вокруг никого, разве что кошки.
– Ну, Артур, ты сегодня философ.
– Какой на…..философ.
– Не ругайся. Мы ж с тобой интеллигенты.
– Интеллигенты… Мы интеллигенты. Вот потому и жизнь наша – бардак. Слушай. Сначала понравилась мне.
– Мм…
– Ну, в первые дни. А она? Чем на людей, на Настьку скорее внимательно взглянет.
– Да кошек она тоже не любит.
– Вот, вот. Я о чем? Ты меня слушаешь или себя?
– Говори, говори.
– А тут оказия вышла. Ну, я про этот случай. Теперь стоп машина, в мою сторону и не глядит. Вот и ладушки. Я‑то тебя, как орешек, щелк, всю насквозь понимаю.
– Хвастун.
– Не хвастун, а опытный. Добавим?
– Наливай. Да опыт‑то отрицательный.
– Сам ты отрицательный. Ты про развод что ль мой?
– Ну, да.
– А я не рассказывал, как у нас все вышло? Нет? Ну, слушай, раз уж я философ. Поссорились мы как‑то, а она, в мой остервенелый момент, возьми и засмейся. Ну, может, не смеялась, а только улыбнулась, но я не выдержал. Бил ее сначала кулаком в лицо, потом ногами. Помню, одна только мысль, не убить бы. Я, конечно, не прав, даже вспоминать тяжело, но где это видано, чтоб женщина надо мной смеялась. Это все равно, как идешь по лугу, споткнулся, а корова подняла голову и начала над тобой хохотать. Да нет, пожалуй, не так. Все равно как приходишь домой, еле на ногах держишься, а кошка, вместо того, чтоб молнией выскочить из‑под ног, вылупилась на тебя и смеется. Ты что, спишь?
– Говори, говори, я не сплю.
– Ну и бросила она меня, моя. Как я ее ни упрашивал, как ни унижался, плакал даже, нет и нет. На нет и суда нет. Думаю, вернулась бы она и меня сжила бы со свету. Теперь я хозяин сам себе. Хочу пью, хочу не пью. Одним словом, свободен, хоть второй раз и женился. Здесь тоже хорошо на этой гребаной высоте 3000 м. Единственно хорошо, от второй моей далеко. Гнусность.
