Танцы с чужим котом. Странный Водолей

На следующий день после уроков скалолазания мы вышли на лед. Я попала в связку с парнем из Караганды, килограммов на тридцать тяжелее меня. Когда он вышел на всю веревку вверх, я стояла, вбив, как положено, ледовый крюк, по привычке, нисколько не доверяя его прочности, – ну что там я могу вбить, – и рассеянно глядела по сторонам. А карагандинец, сорвавшись, подлетал уже на мой уровень высоты. По правилам я должна была выбрать всю веревку, а я продолжаю держать, как держала, в правой руке веревку, перекинутую через плечо. Напарник скользит мимо меня, и до подножия ледника еще необозримая высота. И тут меня со страшной силой бросает вверх, и движенье прекращается. Товарищ по несчастью висит на веревке, на тридцать метров ниже меня. Крюк выдержал нас двоих.

Мои черные очки разбиты, чудом глаз оказался цел, хотя я этого пока не знаю, глаз залит кровью. Мне приказано спускаться в лагерь, я, не чувствуя никакой боли, перелетаю через трещины, преодолеваю чистый лед не поскользнувшись, и только в лагере началась боль в плече, день и ночь глотала анальгин, когда боль становилась непереносимой.

Не я одна оказалась травмированной после ледовых занятий. Начальник отряда, великий режиссер Большого театра, отменив дни отдыха, привел наш отряд к массовому травматизму.

В одну комнату поместили всех неудачников. Рядом с дверью лежал обезноживший парень, совсем юный: он оступился при возвращении с занятий и сильно, то ли потянул, то ли сломал ногу. Около меня девушка, она на скальных занятиях потянула руку.

Кто‑то мечтал подняться и участвовать в восхождении, я же решила – домой. С плечевым суставом долго сражалась, по правде, рука не полноценна до сих пор.

 

Кумбель начало

 

А теперь в этих же краях мы с Шаром собрались в большой поход. Самодеятельный туризм – это не альпинизм, прообраз точной науки, а полная свобода сгинуть с весельем в сердце.

Восходили мы на Кумбель так долго и тяжело, что подходить к нему будем тоже долго и тяжело

Раньше я думала, что все люди это я. Так же впадают в прострацию, когда никто и ничто не интересно, или пытаешься что‑то понять, не понимая, что же ты хочешь понять. Напряженно работаешь ни над чем. Так и ходила по улицам выключенная, едва не попадая под машины. Мелькали мысли о самоубийстве, но в момент наибольшего запада, выйдя утром из дома, неожиданно становилась бешено счастливой, ощутив, как прекрасен ветер. Растворялась в воздухе. Или в вагоне метро долго, неотступно смотрела в пол и вдруг становилась этим полом.

Совсем не фигурально. Я действительно была пыльным, заплеванным полом с закатившейся бутылкой под сиденьем. Чем уж так особо отличаюсь я от этого богом забытого существа? Разве что большей подвижностью. Можно, конечно, сказать, что понимала про него самое важное, его, например, усталость, но лучше не говорить, потому что «понимать» не совсем то слово. (Какая усталость у пола – смешно, ты в женскую хрень залетела.)

Кажется, тогда пришло мне в голову, что «понимаешь», в любом смысле, только то, чему являешься подобным. В этом принципиально непреодолимая граница познания. Поэтому в космосе мы можем поставить задачу только о малой его части.

Про другие культуры уж не говорю. Другая культура – тот же космос

Да что там другая культура! А люди рядом с тобой? Только в экспедиции я начала осознавать, что есть люди другие, да, пожалуй, что и все – другие. Среди моих знакомых – люди‑стрелы, люди‑трубы, люди‑баобабы.

Человек‑ стрела, но стрела эта застряла непонятно даже в чем – Артур. Гордый, да, гордый, но гордостью странной. Как будто себе постоянно внушает: «велик, велик я и мудр, а козявки большое не видят». Про тот случай. Разомлела от бани, устала, вот и сидела. А этот. Я к нему, как к другу, почти что любя. Скорее в эту минуту я в нем человека открыла, и вдруг. Вообще‑то, правда, если кого ощущаешь как место пустое, то не лезь, не ломай себя – хуже будет.

Баобаб – он на сто километров один. Ну, конечно, Шаров. Как узнал, что я была альпинисткой, предложил на вершину сходить. Раз сходили, другой – и походы серьезнее стали.

Самый, самый, конечно, Кумбель. Река и долина ее так назывались. Чаще шли мы в такие маршруты, на которых когда‑то Шар себя испытал. Но Кумбель был ему неизвестен. Только мечтой оставался, вот мы и пошли. Решили задачу мы с ним в воскресенье в июле.

Выходим из дома – и вниз. С нами собаки: Лаиш и Серый.

 

Собаки нашего приюта – это отдельный рассказ

 

Как‑то по приезде утром, пошла причесаться на камни. Со мною Степан. Сначала зарядка – руками машу. И что спутник? Тоже чем‑то махать? На прямой плагиат только политик способен, да еще журналист. Ну, тех‑то специально готовят. Степа умнее, хотя инвалид: лапу заднюю где‑то утратил. Степа, хотя и немного овчар, но больше лиса по цвету и морде: вечно с улыбкой. Никак не пойму, неужто он с кем‑то подрался и ногу в бою потерял? Или недобрые люди стреляли? Но сердце собачье смутить не смогли, Степан – сама доброта и почти человек.

Итак, утром Степа со мной на зарядке, потягушки с поднятием зада, бег с приседаньем, скачками, быстрою сменою хода, пусть пару раз равновесье терял и, шатаясь, валился. Всё это тихо, чтоб не тревожить, без лая, лишь бы участье принять. Но вот я присела, достала расческу и волосы распустила. Что же Степан? Всё он понял. Присел и начал вылизывать шерсть там, где она не совсем совершенство.

Степа исчез очень быстро, ранней весной. Кто‑то сказал, у озера труп, у дороги.

Судьба всех собак в экспедиции просто трагична. Погибали одна за другой. Дорога‑то рядом, а машин не настолько, чтоб пес попривык, но достаточно много, чтоб в неравной борьбе с этим чудищем жутким погибнуть.

Так цивилизации дети ее же плодами незримо, едва и заметно, себя начинают морить.

Но собак наших жалко.

Наши собаки собак казахстанских приятней. Наши собаки собак всей долины милей. Серый – обычный собак с выражением морды такой, как бывает у очень унылых людей. Маневр: трусцой, вполубок, как будто к тебе ничего не имея, носом в землю уткнуться, а глазом исподлобья виниться и робко проситься в друзья. Серый – пёс comme il faut, такой, как чаще всего ты встречаешь на улице разных «овчарок». Чуть коричнев, чуть сер, да и с черной полоской спина не так уж черна.

Не то наш Лаиш. Царственный зверь, бродячий философ. Чувство достоинства, силы, и к людям, как к младшим, щенкам – снисхожденье, готовность дурашкам помочь. Черный, огромный, с длинной густейшею шерстью. Черной даже кожу найдешь, если сквозь шерсть сможешь добраться. Выражение морды: чуть вздернутый нос и спокойная каменность взгляда, ну, чем не Сократ изваянный.

Я считаю Лаиша другом, думаю, он мне отвечает взаимностью. Вот какая была с ним история.