Теща. История одной страсти

Рисовал Костя отменно. Он, конечно, был прирожденным художником и наверняка чего‑то достиг на этом поприще, да я потерял его из виду.

В тот первый раз, присев на скамейку, он достал из портфеля блокнот – не тот, где жили наши голые учительницы, а довольно скромный, с зарисовками домов и машин – и набросал мне внешний вид женских мест.

Сделав несколько рисунков – потом вырвав их и изодрав в клочки – он пояснил, что от низа живота расходятся те самые большие губы. Толстые, покрытые шерстью валики, очертания которых можно увидеть, если на женщине в тонких трусиках ветер задерет юбку спереди. Под большими губами прячутся гораздо более интересные вещи: губы малые. Правда, снабдив меня новым термином, Костя честно признался, что про их существование он знает, но нарисовать не сможет: гипсовые слепки этих элементов не имели; для выяснения их устройства требовалось в прямом смысле лезть под женщину.

Этот случайный разговор, спровоцированный незнакомкой в обтягивающей юбке, сделал нас не просто закадычными друзьями. Мы узнали друг в друге братьев по крови и все свободное время – которого до каникул осталось не так уж много – проводили вместе.

И хотя по сути дела сам Костя знал не так уж много, но я умел почти все, не зная ничего. А он постоянно вспоминал какие‑то мелочи, дополняя фрагментарные познания.

Например, в одну из наших прогулок изрисовал лист бумаги сосками различных форм. При этом пояснил, что это самая изменчивая женская часть, поскольку нельзя не только найти двух теток с одинаковыми, но даже у одной они могут иметь разные формы или размер. Причем в зависимости от состояния сосок может быть или мягко расслаблен, или туго собран, это он досконально изучил, рассматривая моющуюся мать. Дополняя эти слова, Костя посоветовал мне дома приложить к собственной груди холодную тряпку.

Костя откуда‑то знал и причину метаморфоз самого интересного органа. Он просветил меня, что все это связано с процессом воспроизводства человека – что в критический момент мой организм вырабатывает нечто, которое попадет в женщину и, соединяясь с чем‑то женским, образует новую жизнь.

Это знание разочаровало; не хотелось верить, что все мои наслаждения преследуют примитивную цель: чтоб на земле появилось еще одно мокрое, сопливое орущее существо; детей я никогда не любил.

Но все равно неразрешенным оставался вопрос: как?

Каким образом происходит все, что туманно описал мой друг?

При всем кажущейся разнузданности мы с Костей хранили целомудрие внутренних отношений.

Обсуждая не до конца известные детали женского тела и отношения, затрагивающих мужскую часть, мы делали вид, что сами этих частей не имеем, а касаемся предмета от нечего делать.

Поэтому мы никогда не обсуждали собственных пристрастий, не хвастались друг перед другом своими непристойностями, не касались деликатной темы самоудовлетворения.

Костя только однажды сказал, что в пионерском лагере – куда родители отправляли его каждое лето – воспитательница после отбоя ходит по рядам, проверяя, чтобы все засыпали с руками поверх одеяла.

Деталями своих нескромных привычек мы не делились. Каждый понимал, что второй тоже грешит; но мы не говорили об этом, щадя стыдливость друг друга.

Мы дошли лишь до констатации факта, что в определенном состоянии кое‑что можно куда‑нибудь засунуть.

Но страницы из академической анатомии вырвал другой искатель знаний, и Костя не мог приблизительно посмотреть, куда и как.

Предположений относительно женского органа нами высказывалось столько, что на из основе можно было составить целую энциклопедию сексуального незнания. Перечислять не вижу смысла.

Правда, Костя знал еще одно слово – «влагалище», которое называлось так потому, что в нем всегда было влажно. Но где именно находится вместилище влаги, он не имел понятия.

Мы оставались безнадежными девственниками, к тому же не обладали внешностью мачо и нас не впускали в круг познавших женщину. Впрочем, мы туда и не рвались, подсознательно чувствуя, что в нашем возрасте там встретит грязь, смешанная с насмешками и унижениями.

Когда я вспоминаю сейчас тех нас – двух сексуальных страдальцев – то умиляюсь отроческой чистоте душ, нашей невинности помыслов, не согласующейся с буйством увлечений.

Все наши усилия были сконцентрированы на добывании информации, сопоставлении фактов, построении догадок.

А кто‑то иной, столь же маниакально озабоченный, мог просто затащить в подвал девчонку и там узнать ее строение.

Мы могли втереться в компанию девиц, которые имелись всегда, только в разные времена назывались по‑разному. В моем мальчишестве их аттестовали «девицами легкого поведения», и я по своей гениальной неосведомленности полагал, будто это означает, что она плохо себя ведет. Подобные имелись и в нашей школе, их можно было распознать по ауре порочности, которая струилась вокруг. Но эти казались слишком противными.

В конце концов, имелось еще одно решение: вечное как мир, хотя и с трудом реализуемое в эпоху развитого социализма. Найти даму бальзаковского возраста, которая истосковалась по молодым и с радостью согласилась бы стать секс‑инструктором.

Но по какой‑то неясной причине мы с Костей проследовали мимо поворотов на все эти, далеко не лучшие, пути.

Мы ограничивались обсуждениями, рисунками и отрывками воспоминаний.

Максимум, что мы себе позволяли – невинное подглядывание за женщинами с целью увидеть их тайные кусочки.

 

4

 

О, эти наши рейды по ловле женских тайн, в которые мы уходили ежедневно с началом каникул, используя несколько недель до нашего расставания на лето…

У Кости существовала целая система ситуаций, при которых можно было гарантированно подглядеть что‑то существенное.

Лестницы, переходы над эстакадами, лифты старой конструкции и вентиляционные решетки – все они дарили возможность увидеть женские трусики. Если бы в те годы, подобно нынешним, уже имелась мода летом ходить без белья, то мы бы, наверное, просто сошли с ума.

Костя также знал единственную в городе подземную – точнее, подпольную – воздуходувку, где каждая советская женщина могла пережить лавры крашеной дуры Мерлин Монро. Она находилась в огромном, на три дома, цокольном гастрономе на улице Революционной – в тамбуре, ведущем в мясной отдел, где мясом не пахло. Невидимый вентилятор был столь мощным, что, по Костиным словам, поднимал даже меховую шубу, давая увидеть все, что можно и чего нельзя. Но, конечно, летом эта штука не работала, оставалось ждать зимы.

Зато в моду вошли платья из тонкой полупрозрачной ткани. И одновременно с этим, благодаря жаре, среди отдельных женщин распространилась западная зараза: пренебрежение бюстгальтером.

Заметив жертву в такой одежде, мы барражировали вокруг нее, сзади наслаждались разнообразными трусиками, а спереди… Спереди – страшно подумать – мы видели темные кружки на груди!

Вообще соски в то лето служили основной добычей.