Теща. История одной страсти

Во всяком случае, я знал Ирину Сергеевну гораздо лучше дочери.

Ее дочери, моей жены Нэлли.

 

 

Часть вторая

 

1

 

В школе удачно отменили сразу три последних урока: подходила к концу четверть, и учителя – как я понимаю теперь – разленились не меньше, чем ученики.

Я поспешил домой и, не опасаясь раннего прихода матери, даже не защелкивая кнопку, занялся собой.

Помня про родительский ковер, я занимался преступным делом в туалете. Там казалось достаточно уютно, сидеть было удобнее, чем стоять, и не стоило опасаться за кафельный пол, который возвращался в идеальное состояние одним движением тряпки.

Я понял, что фантазия о женщине – безразлично какой, абстрактной – многократно ускоряет результат.

На следующий день уроков не отменяли, по дороге домой я завернул на чердак.

Бюстгальтер покоился под кровлей на дальней балке; я его припрятал сразу, опасаясь, что неизвестная владелица хватится, вернется и заберет. С ним я развлекался в полную силу, но видел лишь отстраненный предмет, который случайно вызвал бурю в моем теле.

Теперь я стал наслаждаться, видя в иллюзиях женщину, которая только что его сняла. Хотя, конечно, ничего особенного я не видел, поскольку реальной обнаженной женщины не видел никогда в жизни, даже в кино или по телевизору: в те времена таких вещей не показывали.

Но я вводил себя в такой транс, что, кажется, даже ощущал ее запах – какого еще и не представлял.

Хотя на самом деле с некоторых пор я стал обонять нечто смутно томящее рядом со своей соседкой по парте, круглоглазой Таней Авдеенко.

Не так давно я зашел в незнакомую парикмахерскую, решив подровняться. Все мастера оказались занятыми, я сел в маленьком холле на диван перед телевизором, где орали и кривлялись под музыку какие‑то обкуренные негры. Слева у стены стоял стеклянный шкаф со штабелями краски для волос, батареями шампуней и чем‑то еще, соответствующим роду деятельности. Я подумал, что витрина призвана демонстрировать посетителям богатство парикмахерского спектра.

На самом деле жидкости и притирки стояли на виду потому, что в убогом заведении недоставало места для их хранения.

Пока я ждал своей очереди, из зала вышла мастерица, отомкнула дверцы ключом и принялась рыться в поисках коробки с краской для седого старого дурака, который сидел в кресле с видом школьника, напомаживающегося к первому свиданию.

У парикмахерши были некрасиво обесцвеченные волосы и узкие бедра, затянутые в джинсы «унисекс», на лице лежала печать злой тупости, характерной для представительниц профессии. Таких девиц я встречал среди студенток и даже аспиранток УГАЭС – «Уральской государственной академии экономики и сервиса», где я сначала прирабатывал параллельно с университетом, а потом писал за хорошие деньги «математические главы» к диссертациям по социально‑экономическим дисциплинам. Парикмахерша меня не заинтересовала ни на секунду, но когда она склонилась в шкаф, я увидел, что ее розовая блузка имеет сзади вырез до пояса, демонстрирует кусок спины, перечеркнутый планкой красного бюстгальтера.

Застежка была однорядной и выглядела изящно, к тому же казалось, будто единственный крючок вот‑вот расцепится сам по себе. Спина была загорелой: забегаловка имела солярий – и вся картина смотрелась весьма привлекательно.

Минут через двадцать я сидел в кресле, насмерть укутанный пудермантелем, и над моей умной головой колдовала парикмахерша – вульгарная девка с прокуренными руками; возможно, даже эта, в красном лифчике, выставленном напоказ.

Я думал о том, что времена меняются, причем непонятно в какую сторону. Что современный школьник может в любой момент забежать в этот «салон» и налюбоваться бюстгальтером, застегнутым на женском теле – хотя на самом деле он не станет даже смотреть, поскольку видел еще и не то. Например, купальники, едва прикрывающие соски или платья с прозрачной вставкой на боку, позволяющей рассмотреть трусики. Но вопрос заключается в том: более ли счастлив во всеведении мой нынешний ровесник, чем я, ничего на ведающий и оттого воспринимающий мелочи с повышенной остротой?

А воспринимал я их так, что на определенный период чужой лифчик затмил весь белый свет.

Постепенно от реального созерцания я перешел на следующий уровень восприятий.

Когда что‑либо не располагало к посещению чердака, я спешил из школы домой и всегда успевал совершить нужное до прихода матери.

Тогда, я конечно, еще не знал истинной природы любых человеческих ощущений: ничто сильное не имеет супремума, достигнутое радует недолго, почти сразу вызывает желание превзойти.

Но уже чувствовал этот закон на себе.

Через некоторое время сила домашних фантазий стала ослабевать, а на чердаке сделалось некомфортно: кто‑то нагадил за полу за трубами, осквернил мой заветный уголок, я уже не мог расслабиться там всерьез.

В какой‑то момент меня посетила идея захватить любимый предмет домой. Гениальную мысль я откинул: держать дома лифчик чужой женщины было смертельно опасным делом. Тайников у меня не имелось, а в случае обнаружения я бы не сумел извернуться и оправдаться перед родителями.

Но вскоре меня осенило: не обязательно иметь реальный бюстгальтер, можно использовать просто изображение женщины, все нужное домыслить.

Задача решилась на удивление быстро: в родительском серванте среди фарфоровых тарелок и хрустальных ваз стояла статуэтка, изображавшая девушку на коньках.

Грудь у фигурки практически отсутствовала.

Отсутствие бюста компенсировал круглый зад, который торчал из‑под развевающейся синей юбочки над очень ровными толстыми ляжками.

Впрочем, в наименованиях я стал разбираться позже, тогда об аппетитных частях тела думал просто «ноги».

Ног разного качества вокруг меня хватало в школе, но сакраментальную привлекательность этих мест я открыл на безымянной фарфоровой фигуристке.

Единственным неудобством оказалось то, что р статуэтку было некуда примостить, кроме как на крышку бачка, брать с собой стул я опасался, а сесть на унитаз задом наперед не удавалось.

Все продолжалось прекрасно, пока однажды я не увлекся до такой степени, что пошатнулся, задел бачок и уронил свою немую партнершу, едва успел подхватить ее в воздухе.