Тот самый снег. Я и он, она и я
Я посмотрела на запертую дверь кабинета. Конечно, никто снаружи не мог увидеть моих жестов, догадаться о моем занятии. Да и вообще меня не беспокоили; отключенный секретаршей, внутренний телефон молчал, а звонить мне на сотовый могли только директор, два его заместителя моего уровня и клиенты, которые не могли решить вопросы с моими подчиненными, начальниками отделов сбыта и снабжения. Видимо, сегодня все решалось, мне никто не звонил.
Подумав о возможности уединиться, я вдруг сообразила, что «отлучка» по проблеме сахара шита белыми нитками, поскольку моя красная машина стояла на комбинатской парковке, говоря всем, что я на месте. Но я тут же поняла, что падающий снег успел набросить на нее белое покрывало, скрыть цвет и даже очертания.
Можно было читать дальше, думать и вспоминать.
«Впрочем, Юлина грудь меня не заинтересовала, изучил я ее позже.
Действительно потрясающим элементом ее тела были ноги.
Причем, как ни смешно, их я впервые оценил не в натуре, а на фотографии.
На простой карточке «альбомного» формата размером 9х12 или около того.
Кончался ХХ век, о цифровых фотоаппаратах еще никто не мечтал, но женщины всегда любили фотографироваться.
Мои пиздюшки‑хлебницы не являлись исключением».
Ненормативное слово, каким он аттестовал меня и моих академических подружек, в тексте казалось ласковым.
«Каждая привезла альбом, все показывали себя, своих сопливых детей, дебилообразных ебланов мужей, родственников и подруг на бесконечных свадьбах каких‑то даунов и имбецилов – людей с печатью вырождения, характерной для периферийных городков».
И опять Никонов ударил в точку; о том, что мой первый муж – не «образный», а самый натуральный дебил, я поняла сама, хотя и позже.
«И вот когда в первый мой визит…
В первый мой визит я из вежливости – из чистой вежливости, никогда не интересовавшись семейными фотохрониками – взял альбом Юли и увидел ее ноги в черных колготках, то понял, что пропал.
Пропал насмерть и необратимо.
И умру, если не заполучу эту женщину.
Нечто подобное, но на порядки более слабое, я испытывал когда‑то, увидев очень молодую и очень привередливую Гульшат (А8) – смуглую татарку, чьи черные, как шляпки грибов‑рядовок, соски говорили о наличии казахской крови».
Я усмехнулась с определенным восхищением.
Несомненно, Никонов был художником во всем, что касалось женщин и женского тела.
Я не знала, какие соски у казашек; я вообще никогда не интересовалась женскими частями, их цветом и размером, поскольку обладала нормальной ориентацией. Но прочитав, явственно увидела эту Гульшат – «цветок радости» – со шляпками рядовок на груди. Тем более, что грибы я знала и любила, особенно жаренные с луком и картошкой.
«Но Гульшат – если называть вещи своими именами – была просто тощей.
А Юлины ноги казались – не боюсь написать, а потом повторить это слово сколько угодно раз –
самим совершенством
В реальности все сидели вплотную к кухонному столу и ни чьих отдельных ног я нихера не видел.
Но от Юли в альбоме на меня напало наваждение».
Наверное, то в самом деле было наваждением.
Но я невольно отодвинулась от стола, приподняла юбку и вытянула правую ногу перед собой.
Ничего особенного в моих нижних конечностях не имелось; точнее – они были не хуже, но и не лучше, чем у других.
Правда, они до сих пор хранили относительную стройность, несмотря на сидячую работу, я не страдала «зоной галифе». Правда, из‑за сидячести мне уже пять лет приходилось носить компрессионные колготки, без которых к вечеру сильно отекала.
По возрасту мои ноги считались красивыми, но в молодости являлись самыми средними.
Просто в нашей маленькой компании Галя имела слишком толстые бедра, Гуля – слишком худые, Татьяна носила чересчур длинные платья. Лишь Света могла покрасоваться, даром что была на восемь лет старше меня…
Но на старосту наш Виктор Викторович не обращал внимания, несмотря на все ее потуги.
На фотографии из маленького альбома я непристойно сверкала черным из‑под мини‑юбки рядом с тремя скромно одетыми подругами.
Я подумала, что все решил случай.
Будь я в юбке подлиннее или найдись у меня в тот день пара чистых телесных колготок и не пришлось бы надевать черные…
Не случись того, что случилось случайно, и глаз Виктора Викторовича не зацепился бы за мои бедра, коленки и икры.
И он не сопоставил бы меня на фотографии со мной в домашнем халатике и с ногами, спрятанными под край стола.
Не сопоставив, он не увлекся бы мною по‑математически абстрактно, несмотря на мой довольно резкий в те годы стиль поведения. И наши отношения не покатились бы дальше по дороге, через двадцать лет приведшей в точку, где ему захотелось написать этот мемуар…
Если бы, если бы, если бы…
Вздохнув, я еще раз осмотрела свою ногу в колготках «Medi» карамельного цвета, купленных за восемь тысяч рублей, одернула подол и снова придвинулась к столу.
Никаких «если бы» не оказалось.
И все пошло так, как пошло.
Хотя, возможно, Виктор Викторович лукавил в мемуаре, описывая мои не в меру прекрасные ноги…
Подумав обо всем, я вернулась к тексту.
«Повторю, что девиц за столом было пять.
У второй Юли были приятно выпирающие грудки размером с небольшие арбузы местного сорта.
