Тот самый снег. Я и он, она и я

Ясно и четко, хоть в несколько предложений, Никонов описал наш институт – Московскую заочную «академию», единственное учебное заведение региона, где девчонки вроде нас с Галькой могли получить внешне приличный диплом за относительно небольшие деньги. Ректор – бывший директор молочноконсервного завода по фамилии то ли Манцев, то ли Нанцев – был действительно неприлично толстым. Я не знала, кто такой Генрих Геринг, но сравнение понравилось своей абстрактностью. Как абстрактной, но приятной была непонятная аббревиатура «ФАБ‑5000».

Отвлекшись ненадолго, я встала и заварила еще порцию кофе.

Совсем маленькую, в наперсток, и выпила ее одним глотком, не отходя от чайного столика.

Потом опять опустилась в чудесное кожаное кресло и рванулась навстречу воспоминаниям.

Которые, кажется, грели.

 

«Прежде всего, я очень любил командировки.

Этим существенно отличался от обычного мужчины, живущего в нормальной семье с нормальной, то есть обычной женой, которая его кормит и обстирывает – для такого командировка есть мУка, поскольку обо всем приходится заботиться самому. Моя вторая жена была создана для блеска в обществе, а не для шароёбства по дому, с ней я жил как военный человек в казарме, то есть на собственном обеспечении. Я ощущал готовность в любой момент уехать хоть на Северный полюс, лишь бы сбросить вериги хозяйства: не рыскать за продуктами, не готовить, не накрывать на стол, не подавать еду и не мыть посуду, не заботиться о том, чтобы в шкафу всегда имелось чистое белье и даже не убираться. Перевести дух от всего этого для меня было равнозначно тому, чтобы оказаться в раю. Поэтому в отличие от большинства коллег, старавшихся управиться быстро и скорее вернутся домой, я пытался взять все возможные часы по математике и жить целый месяц в ужасном общежитии автобазы, последний этаж которого арендовала пиздотная академия.

Меня не напрягал даже чудовищный график работы.

Я уже не помню, что происходило там по субботам и воскресеньям: кажется, в каждую сессию выпадало 1–2 свободных дня. Но типичной являлась ситуация, когда мои занятия начинались в 8 утра и с часовым перерывом продолжались до 10 вечера. Впрочем, вторая смена меня не напрягала. Ближе к шести часам стоило следить за состоянием начальства, через 5 минут после его отъезда сворачиваться, распускать студентов, а самому идти пить водку.

Набрасывая мысленно план этого мемуара, я не смог вспомнить, когда поехал в Троеёбск впервые: в 1998 году или в 1999.

Между тем разница существенна.

В 1998 у меня имелась машина – старая шестицилиндровая «БМВ‑728», принесшая мне несколько маленьких радостей.

Задний диван зеленой «акулы» мог сравниться с хорошей кроватью советских времен. На нем стоило ебать каждый день новую пизду, хотя я ёб там только Зою (А6), причем всего один раз.

Но этот один останется в памяти до смертного часа и его стоит вспомнить, хотя он и не имеет отношения к теме мемуара, посвященного Юлии (А11).

С Зоей мы встречались редко, но регулярно с 1993 по 2004, трахались по‑всякому у нее дома, а в начале века она научилась со мной кончать, даром, что мне было уже 40 лет, а ей – 52. Делала она это в позе наездницы – работала неторопливо и тщательно, а я, претерпевая боль в намертво защемленных местах, еще более тщательно удерживал ее за бедра, не давая соскользнуть, и поочередно хватал губами ее серовато‑розовые соски.

После всего она растекалась по мне белым телом, быстро‑быстро целовала мое лицо, повторяя два слова:

– Обалденно, Витька!..

– и в такие секунды мне самому хотелось жить.

Груди Зоины, небольшие и очень мягкие, я вспоминаю до сих пор.

Когда мы единственный раз за 10 лет решили поебаться на природе, она сидела у меня на коленях и я наслаждался ее телом до последней клеточки. Ее большой уютной задницей, ее желтоватыми бедрами и круглыми прохладными коленями и ее животом – в те годы уже достаточно пухлым, которым я тешил себя, словно третьей грудью, которая была втрое больше двух настоящих.

Кончая, я целовал Зоины губы, пахнущие табаком, а руками держал ее бюст.

Наслаждение от ощущения мягкого в моих пригоршнях до последнего момента, было столь острым, что я едва не потерял сознание.

И так получилось, что никогда в жизни я больше не только никого не ёб на заднем сиденье машины – ни этой, ни 8 последующих, бывших у меня – но и не кончал ни в одну женщину, держа ее за обе груди».

 

Оторвавшись от экрана, я посмотрела куда‑то в пустоту, думая о новом знании.

Двадцать лет назад мне казалось, что я хорошо понимаю своего преподавателя и представляю образ его поведения.

Никонов ничего не рассказывал о своих женщинах, но я не сомневалась, что он имеет связь с десятками и десятками. Что овладевает ими при любых обстоятельствах в любой обстановке, а свою машину использует как кровать на колесах.

Но прочитанное сказало о другом.

Начав откровенный мемуар о временах нашего знакомства и невольно переключившись на что‑то сопутствующее, он вспомнил не юных студенток, подставляющих тела за зачет, а женщину, которая была старше на 12 лет – что для взрослого мужчины, а не озабоченного подростка казалось фактом из ряда вон выходящим. Сама я, приближаясь к границе пятого десятка, знала, какие трудности могла испытывать в постели эта Зоя. И за скуповатыми, приправленными матом словами я ясно видела, как он старался доставить ей удовольствие без мысли о собственных ощущениях.

А описание наслаждения с осязанием молочных желез наполнило мое сердце жалостью к мужчине, недополучившему свое. Ведь мой первый муж, пользовавшийся моим телом, как заблагорассудится, терзал мою грудь, едва не отрывая соски, получал желаемое, и я не представляла себе, что он ограничил такой опыт единственным разом в жизни.

Виктор Викторович, изображая из себя неукротимого мачо, на самом деле был совсем не таким, каким виделся.

В абзацах, посвященных Зое «А6» сквозила привязанность, несмотря на матерные слова и откровенные детали.

Я снова склонилась к мемуару.

 

«А потом мы сидели уже одетые, Зоя опять курила, выпуская дым в щелку окна, закрытого от комаров, пробовала пальцами через джинсы мой еще не опавший хуй и говорила, какой я молодец и до какой степени хорошо ей ощущать, как из нее медленно вытекает моя сперма, влитая в огромном количестве.

Я трогал ее грудь, прохладную под тонкой футболкой, нежно сжимал любимые соски и мне было так хорошо, что я не могу этого описать.

И теперь уже не понимаю, почему в тот же момент не поехал дальше, не привез Зою к себе домой и не насладился с нею еще раз уже в человеческих условиях.