Тот самый снег. Я и он, она и я

«…Развернув общий список, поблядушки поделили его линейкой пополам и убедили, что выше определенной буквы (кажется, до «К») они будут сдавать мне, а ниже – той старой суке.

Я пишу «суке», поскольку только пизда уровня недоёбанной училки средних классов – выебал бы ее в ж***у кактусом, и до сих пор желаю всех болезней и этой ****и, и ее детям и родителям – могла возмутиться, увидев, что студентка из «ее» списка имеет проставленный мною результат.

Благодаря массовости такса была смехотворной: за любой зачет, за любую оценку мне платили всего 100 рублей.

Не думаю, что местная оторва была чиста, как моча невинной девы, в системе высшего образования дураки умерли вместе с Брежневым, но она подняла вопрос, я зачеркнул своей рукой отметку в зачетке и вернул студентке ее сотню.

Но сама ситуация оказалась приговором, в очередной раз утверждающим, что преподаватель никогда не должен поддаваться давлению студенческой сволочи.

Именно сволочи, потому что в общей массе студенты суть редкостные негодяи.

Пока нужно, они готовы встать перед тобой раком. Но потом с той же легкостью выболтают кому угодно условия и расценки. И если ректорат попросит всерьез, не моргнув глазом любая безмозглая проблядь подпишет письмо, что за тройку по математике я склонял ее к сожительству на крыше.

(Как случилось со мной позже в елдотной «УГАЭС» – Уебиловской академии экономики и сервиса, где существовал особый проректор по борьбе с преподавателями – косорылая срань, уволенная из ментовки за пьянство.)

Правда, в Троессотской «академии» по поводу буквы «К» большого шума не было.

Не было вообще никакого шума.

Просто в четвертый раз меня туда не пригласили.

Но об этом сейчас не стоит больше писать, тратя время и силы.

Как вы, наверное, угадали, Юля была моей студенткой.

Прежде, чем рассказывать о ней, скажу: общепринятое мнение насчет того, что любой преподаватель готов на натуральную плату за экзамен – миф, не имеющий основ.

Мой педагогический стаж составляет почти 30 лет. За это время на приемных комиссиях и семестровых сессиях я заработал сотни тысяч, если не миллионы рублей. Но ни с одной студентки я не брал телом.

В конце концов деньги – это бумажки; неимущим я всегда ставил оценки просто так. Более того, современные студенты готовы заплатить любые суммы, чтобы избавиться от не интересующего их предмета.

Однажды в университете после первой лекции по матанализу на физическом факультете несколько студентов отошли к окну и о чем‑то тихо переговаривались. Потом от группы отделился самый смелый, приблизился ко мне и спросил:

– Виктор Викторович, сколько вам надо заплатить, чтобы получить все зачеты и экзамены по вашему предмету и о нем забыть?

Я не возмутился: читать лекции ебдолам, которым они не интересны, мне давно остоп***дело. И даже не удивился, зная современные нравы. Спокойно объяснил ходоку, что курс длится 3 семестра, в каждую сессию печатаются новые ведомости и сама зачетная книжка заполняется постепенно. Что я, конечно, могу озвучить сумму и взять ее с гарантией на все отметки вперед, но это опасно для них, поскольку 3 семестра составляют полтора года и за это время на меня может упасть кирпич. Поэтому, не отказываясь от денег, я предложил возвращаться к вопросу по мере необходимости.

На том порешили, студенты платили мне каждые полгода, не сдавая экзаменов; сейчас многие из них, вероятно, достигли высот карьер, для которых математический анализ не требовался.

Я перестал страдать пиздотенью «педагогической морали» в момент, когда стал доцентом ВАК, то есть получил московский аттестат, подтверждающие звание. В советские времена оно гарантировало пожизненную – до пенсии – зарплату в 320 рублей при среднем инженерском окладе 120. На таких условиях я бы работал честно‑благородно, принимал в дар лишь цветы и даже конфеты распечатывал бы для угощения. Но времена изменились, доцентская зарплата превратилась в пшик, и виноваты в том были родители моих студентов и родители их родителей, которые исправно голосовали за политиков, лишивших меня привилегий, которые я заработал за восемнадцать лет учебы.

Поэтому совесть меня не мучила, я брал и брал и собирался брать дальше.

И делал так до тех пор, пока работал в системе.

Но еще раз хочу повторить, что брал я лишь с не желающих учиться. И не вымогал у тех, с которых было нечего взять.

Положив руку на сердце, могу сказать, что за всю жизнь я никому не сделал зла: студенты, обогащавшие меня, оставались счастливы решением проблем, прекрасно понимая, что они ничего не знают, а я не Франциск Ассизский, чтобы безответно плодить добро на пустом месте».

 

Я посмотрела в завешенное снегом окно.

Мой преподаватель писал о себе вещи, которые обычные люди тщательно скрывают от всех, прячась под маской добропорядочности.

Однако я его понимала.

Несомненно, Виктор Никонов был донельзя циничен, но он имел право быть циником, равно как и облагать данью лентяев, которые не заслужили оценок. Ведь для меня даже учеба в ничтожной шарашке Манцева‑Нанцева составляла проблему, а он без всякой помощи выучился в каком‑то столичном университете, потом учился в аспирантуре и защищал диссертацию.

Слово «диссертация» сейчас вызывало лишь мысль о деньгах; точнее – о том, на докторскую их хватит, или только на кандидатскую. А во времена Никоновской молодости все было по‑честному, всерьез и надолго.

Окажись на его месте двадцать лет назад, я брала бы с нас, идиотов и бездельников, не по сто рублей, а по тысяче, и не за оценку, а за каждый балл.

 

«Деньги это деньги. Их платит тот, у кого они есть.

Но принуждать студентку к половому акту я всегда считал делом бесчестным и недопустимым.

Почему она должна была терпеть контакт со мной даже в том случае, если я ей физически противен, если ей не нравится мой запах, если, в конце концов, ей велик мой фуй?

Правда, в Троеговнинске одна студентка – всего одна! – фактически предложила себя за оценку. Я отказался и озвучил ей стандартные 100 рублей. Деньги она отдала без эмоций, а я почувствовал правильность поступка.

Хотя на самом деле в том конкретном случае я более заботился о себе, нежели о ней. По одному виду этой ***ди можно было понять, что для нее раздвинуть ноги проще, чем умыться, а ее трусы можно использовать в качестве лабораторного материала на практике по венерическим болезням.

Правда, уже сейчас я испытал досаду от того, что ее не выебал.

Но потом прикинул здраво и понял, что нынешнее число пёзд, в которых побывал мой хуй – 33 – эпохально и показательно, а с нею стало бы 34 и весь шарм «Христова номера» пропал именно впизду».