Тот самый снег. Я и он, она и я

Очередной факт из биографии Никонова огорчил в очередной раз.

Число «33» – в среднем по одной новой женщине за один год активной жизни – казалось ничтожно малым для такого умного, колоритного, харизматического человека, каким был доцент Виктор Викторович Никонов.

Сама я гульливой не была, но мужчин понимала.

Во всяком случае, я думала, что даже цифра «330» осталась бы недостаточной для количества женщин, которых он осчастливил своей близостью.

Именно осчастливил, под этим утверждением я могла подписаться, опираясь на свой опыт.

Мне стало еще интереснее узнать, каким образом он напишет обо мне, совпадет ли его отношение к моей персоне с тем, какое осталось во мне к его личности – оставалось все это время, сколь ни пыталась я забыть и задвинуть.

Но не менее интересно было читать о нем, о его привычках и восприятии мира.

 

«Я отклоняюсь от темы, которой хотел придерживаться, начав писать этот материал.

Я делюсь памятью с самим собой, а не рисую ёбово ради ёбова.

Но все‑таки, пиша для себя и для горстки друзей, таких же несчастливых ебарей, получающих удовольствие не от ебли, а от ее описания, я не исключаю, что он когда‑нибудь попадет в руки какого‑то постороннего ебздола, не знающего ничего и видящего все иначе.

Меня могут считать этаким неуёбным ебилой, шагающим по жизни от пизды к пизде.

Так вот это не так.

Вижу смысл в следующем признании.

Даже на закате жизни я остался сексуально чист перед своими студентками».

 

Я вздохнула.

Под последним утверждением я была готова подписаться дважды, трижды, десять раз.

И одновременно я улыбнулась, взглянув на монитор и перечитав несколько абзацев.

Нецензурный лексикон Никонова был столь виртуозен, что матерные слова не казались матом, а звучали возвышенно.

 

«Вообще, если не считать Юли, у меня были отношения лишь с одной из своих студенток – с Ириной (С3), об обжималках с которой на заднем диване «БМВ» я уже написал.

Но она не идет в счет – и не потому, что за все эти встречи мне не удалось достичь ничего. Просто даже то, что можно назвать «бывшим между нами», было после того, как эта Ирина перестала быть моей студенткой…

Но пора‑таки вернуться к временам Московской «Академиипищевой промышленности», в рот ей дышло сунуть и провернуть.»

 

Кажется, вот‑вот мне предстояло прочитать то, что предрекала толстая Галька.

 

«В этом пиздохуйском заведении, презираемом и студентами, и преподавателями, и жабоподобным «ректором», реально экзаменов не сдавал никто, поскольку никто не учился и к ним не готовился.

В первый свой троеёлдинский день я понял, что стою у края колодца с золотым дном и надо лишь засучить рукава, чтобы начерпать оттуда побольше.

Не будучи зверем, я установил порядок, согласно которому студенты, участвующие в семинарах – то есть решающие задачи у доски – получали пятерки «автоматом». Внешне это казалось индульгенцией, но таковой не являлось. Ведь если на потоке насчитывалось 6 групп по 25 человек, а практических занятий назначалось всего 4 на всех, то ясно, сколь малым был шанс получить «автомат» даже желающим. Хотя и особо желающих не находилось, обычно я для вида вызывал кого‑нибудь на подиум, а задачу решал сам и не только объяснял решение, но даже его диктовал.

Пидорическая академия возникла за несколько лет до моего приезда, система получения оценок успела устояться, мне не приходилось придумывать нового, оставалось лишь вписаться в традиции. И я, конечно, вписался стопроцентно.

Вопрос об оценках для всей группы решался старостой: так было заведено потому, что отдать деньги и получить оценку каждому студенту по отдельности не представляло физической возможности. Как я уже упомянул, преподавателей разместили в страшном общежитии, стоявшем через дорогу от учебного корпуса. Все три раза мне удавалось жить одному, как делали все коллеги‑мужчины.

(Женщины же, наоборот, почему‑то стремились селиться парами.)

Повторю еще раз, что укладывать кого‑то в постель за оценку я не намеревался.

Но знал, что основную массу студенток заочной формы обучения составляют женщины замужние или разведенные – то есть познавшие радость секса и знающие, что хуёв, как и пёзд, много не бывает. Поэтому рассчитывал на желание иногородних, чьи мужья и дети остались далеко, зайти в гости, выпить и попердолиться со мной чисто для удовольствия.

Практика показала, что несчастливый ход мой жизни оказался несчастливым и тут – ни в одну из трех сессий просто так поебстись ко мне не пришла ни одна пизда.

Мои вечера в общежитии были всецело посвящены пьянству: то в одиночку, то с другими преподавателями.

Но меня опять повело в сторону, я ведь рассказываю о том, как делал неблагородные деньги.

Процесс отличался отработанностью этапов.

Итак, все начиналось со старосты.

Дня за два до экзамена староста подходила к преподавателю. Именно подходилА, поскольку парней в пищевой отрасли училось мало, а среди старост их вовсе не встречалось, эти должности занимали женщины, причем самые прожженные из всех.

(В хуесранской академии я знал только одного старосту‑парня.

Его звали Альфред, именно он порсветил меня о системе, принятой в Троепиздулинске.

Познакомившись, кажется, в первый день моего первого приезда, мы поняли взаимные устремления с полуслова, прониклись взаимной симпатией и общались все три сессии.)

Первым выяснялся вопрос о таксе. Обычно это происходило в укромном уголке прилегающей территории: филиал мусорной академии занял здание детского сада, когда‑то принадлежавшее сахарному заводу – оставил себе даже расписные табуретки – и вокруг сохранились клумбы и посадки. Камер наблюдения тогда не существовало, за кустами можно было не только договариваться о нехорошем, но даже ебстись.

Договоренность достигалась мгновенно, поскольку даже в конце прошлого века 100 рублей за китайскую грамоту математики были мизерной суммой.