Тот самый снег. Я и он, она и я

Как только деканат раздавал экзаменационные ведомости, староста являлась ко мне уже в общежитие, со стопкой зачеток и пачкой сотенных купюр. Мы запирались в комнате, я садился за стол и расправлялся быстро; процесс замедлялся лишь тем, что староста, подавая зачетки, сверялась со списком пожеланий, поскольку мы имитировали объективность и избегали одинаковых «пятерок». Хотя, будь моя воля, я поставил бы всем «шестерки», поскольку знания математики никого не волновали, как не стоил ничего и ожидаемый ими «диплом государственного образца». Но в целом процедура редко занимала больше пятнадцати минут – в официально назначенные часы мне оставалось лишь делать вид, будто я сижу и жду студентов. Ожидание в пустой аудитории при пустом коридоре выглядело подозрительным; я переносил экзамен в иное место, нежели указывало расписание, и был готов соврать девицам из учебной части, что там оказалось занято – но за все три сессии, за добрые полсотни экзаменов и зачетов, проверять меня никто не пришел.

Ясное дело, что шпионские игры с целью преступного обогащения в мелких размерах были недостойны сорокалетнего мужчины, выпускника Ленинградского университета, кандидата физико‑математических наук и доцента. Но право стыдиться за них, повторю еще раз, я отдаю тем московским негодяям, которые развалили систему высшего образования и обесценили мои заслуги.

Сама староста, конечно, получала оценку бесплатно, просто за труды.

(Хотя с одной из них мы почти поебались.

Не за оценку, а из взаимного расположения, о чем – если не забуду – я напишу в соответствующем месте.)

Надо отметить, что деловая староста и коррумпированный преподаватель принадлежали одному и тому же кругу людей, даром, что формально их разделял экзаменационный стол. И поэтому по решении проблемы, когда баррикада падала, наступало время чисто человеческих отношений, основанных на взаимопонимании и взаимной приязни.

В старосте уже получалось увидеть приятную женщину, а не просто ходячую сумку со взятками.

По крайней мере, так бывало со мной.

Первый мой приезд в Троеклиторск пришелся на пору, когда природа бушевала, когда все кричало о жизни и ебне и само небо травило душу несбыточностью простых желаний.

В том мае я тесно общался со старостой Натальей (1D7).»

 

Все‑таки, несмотря на дальнейшие перемены жизни, эпоха заочной учебы впечаталась в память крепко.

Я сразу вспомнила Наташу, которую Никонов, в отличие от предыдущих женщин, обозначил целыми тремя знаками: буквой и парой цифр.

Она была страшной, как черт, матерью‑одиночкой лет тридцати и училась на курс старше. Работала «1D7» на почте в том же городе, а жила во дворе института.

Точнее, детский сад, оккупированный «академией сала и жира», находился во дворе ее девятиэтажки. Я хорошо запомнила тот дом, поскольку под одним из балконов первого этажа там был оборудован проволочный вольер, где держали собак.

Наташа, одна из самых пронырливых старост, ходила в короткой юбке, беззастенчиво сияя ногами, кроме которых не имела ничего приятного. Грудь ее была немаленькой, но отвисшей, а лицо отталкивало грубыми чертами. Не знаю, почему, но Виктор Викторович общался с нею в коридорах академии, как со старой подругой, или даже бывшей любовницей.

Я опять взбежала вверх по тексту и сравнила буквенные индексы. Ирина относилась к классу «С», а Наталья к «D». Возможно, эта буква обозначала у него закадычных подруг – в отличие от моей, то есть Юлиной «А».

Ведь я все‑таки была его любовницей. Если, конечно, такое слово подходило к нашим отношениям.

Но почему он назвал меня чужим именем? В этом, вероятно, еще предстояло разобраться.

И что обозначали другие буквы?

Я подумала, что пытаюсь раскусить классификацию математика, очевидно важную для его воспоминаний.

Сделав паузу, я опять отвернулась к окну.

Текст дышал цинизмом и в то же время он был столь хорош, что его хотелось читать медленно, растягивая удовольствие.

 

«С Юлей я познакомился во вторую Троесрандельскую эпопею.

Я уже написал, что специальностей было много, лекции шли по нескольким разным потокам, а в каждом из них, даже в каждой группе имелись обособленном внутренние компании.

В Юлином выделялась кучка «хлебников» – работников хлебокомбината из города Захуяк‑Тамак, другого райцентра нашей необъятной области.

Хлебницами были моя Юля, еще одна Юля, Гуля – татарка Гульнара – и Света, староста всей группы.

Они дружили, вчетвером снимали одну и ту же комнату в двухкомнатной квартире 12‑этажного дома у полупарализованной бабки, жившей за счет студентов.

Пятой из компании была Татьяна (D11), жившая в частном секторе у тетки».

 

Прочитав эти слова, я, кажется, кое в чем разобралась.

Имена он сохранил подлинными все за исключением моего и Галькиного. Видимо, не хотел раскрывать меня всему миру, а ее переобозначил для сохранения одинаковости.

Сравнив себя с Зоей «А6», я догадалась, что к классу «А» он отнес женщин, которых имел. Но ни вторую «Юлю» – то есть толстенькую Галю – ни Гульку, ни старосту Светку, готовую вспрыгнуть на любого мужика, он не только не имел, но не проявлял к ним мужского внимания.

Лифчик «D11» имел чашечки «D», я – «А11» – тогда носила именно «А»; можно было подумать, что Никоновские классы соответствуют размерам. Ирину «С3» я не видела, но староста Наташа до «D» не дотягивала. Видимо, все‑таки он систематизировал своих женщин не по лифчикам. Подумав о том, я вспомнила, как Танька уже много позже рассказывала, что Никонов щупал ее, один раз и одетую. Сопоставив буквы, я догадалась, что «1D7» он тоже исследовал вскользь, несмотря на единицу перед буквой. А вот Ирина с разными сосками перед ним раздевалась, смысл «С» тоже стал ясен.

Разгадывать ребусы я любила еще школьницей.

Сейчас невольно улыбнулась, довольная собой: раскрытие математической системы для коммерческого директора‑хлебопека было серьезной победой.

Но в то же время, прочитав о женщинах из нашей академии, краешком прошедших через него, я ощутила запоздавший на двадцать лет укол ревности.

Ведь эта Наташа существовала в его жизни параллельно со мной.

 

«Незадолго до экзамена староста «хлебниц» отвела меня в сторону.

После короткого разговора она позвала меня пообедать – не с целой группой, а с компанией самых близких подружек.