Ты нам (не) нужен
– Завтра с утра мы отправляемся в больницу, в которой лечится моя дочка, ты сдаешь все анализы, и мы ждем ответ и надеемся на совместимость.
Кивает. Но это не ответ. Словно мои слова к сведенью принимает.
– Название больницы?
Спрашивает по‑деловому. И я даю всю информацию, вплоть до адреса строения.
– Имя лечащего врача?
– Виталий Генрихович, мы можем быть у него с самого утра и…
Марат опять приближается, заставляет меня буквально вжаться попой в столешницу.
Хмурится. Лицо – маска. Не прочесть.
– Мы сделаем не так, моя дорогая… – выдает спокойно, пальцами к моей щеке прикасается, ласкает, мягко, но за этой нежностью скрывается каменная хватка, – я проверю информацию относительно недуга твоей дочери, к утру вся информация будет у меня, а дальше…
Делает паузу, ловит большим пальцем мою слезу, которая скатывается по щеке…
– Будет другая клиника и врач, которому я доверяю, анализы и ответ…
Его огненная рука соскальзывает с моей щеки и опускается на горло, где с бешенством бьется яремная венка, Марат ласкает, но за этой лаской скрывается нечто иное, темное, жгучее, от чего у меня внизу живота все полыхает…
– Если ты мне лжешь, Оля… Если только ты мне лжешь…
Пальцами вцепляюсь в его руку, царапаю, чтобы отпустил, но, конечно же, ничего не добиваюсь.
Смотрю в дымчатые глаза мужчины и спрашиваю с отчаянием:
– Почему ты не хочешь даже допустить мысль, что Мира твоя дочь?
Тянет губы в улыбке, злой какой‑то, горькой.
– У меня диагноз, Оленька, не на пустом месте. И не в одной клинике я обследовался. Лучшие врачи. Лучшие! И я не только про страну. Я про мировой уровень! Даже больше скажу, в свое время не осталось анализов, которые не сдал, и результат был приговором. Моя сперма непригодна даже для ЭКО. Я бесплоден на девяносто девять и девять десятых процента, как это принято говорить в медицинских кругах.
Выговаривает все и отпускает меня, а я сопротивляться перестаю, отталкивать его прекращаю. Смотрю в потрясающе глубокие глаза мужчины и переварить пытаюсь услышанное.
По лицу Марата рябь словно проходит и на долю мгновения что‑то откликается в моем сердце.
Каково это, быть настолько могущественным человеком и иметь такой диагноз, без возможности иметь наследников и познать счастье отцовства…
Для такого мужчины, как Умаров, безусловного лидера, не умеющего уступать ни в чем, этот приговор действительно тяжкое бремя.
– Ты поэтому меня выгнал тогда? – вопрос слетает с губ прежде, чем я понимаю, что именно сказала.
Каменеет весь, плечи, кажется, что шире становятся.
– Я не терплю лжи, Ольга. Не прощаю, когда меня хотят обвести вокруг пальца. Любой, кто рискует – получает отпор. Я стираю в порошок конкурентов и врагов. Не щажу. Но тебя… тебя я пожалел тогда… отпустил…
– Ты это называешь “пожалеть”, Умаров?! – выдыхаю со всей яростью.
Ухмыляется.
– Ты даже не подозреваешь, насколько жестоким я могу быть…
Качаю головой. Как раз я‑то и понимаю, но ничего не говорю. Умаров играет по законам своего мира. Тогда… В нашем прошлом… Я помню, каким взглядом его провожали женщины и с каким благоговейным ужасом смотрели мужчины.
Так просто на верхушку пищевой цепи не забираются. Можно быть бесконечно наивной, но не видеть очевидного просто невозможно.
– И сейчас тебя спасает только твоя дочь, ради которой ты идешь на это безрассудство.
Смотрит на меня и его дымчатые глаза словно инеем покрываются. Ненависть. Злость. Вот, что я вижу. И приговор, который Марат мне вынес. Ничего не изменилось.
– Ноль одна десятых процента, Умаров, а что если твое семя дало плоды, что если наивная глупышка, которая любила тебя, для которой ты стал первым – забеременела? Что, если я носила под сердцем твоего ребенка, а ты выкинул нас на улицу, посчитав, что мы тебе не нужны?!
Теряю самообладание и повышаю голос, мне кажется, что на осколки сыплюсь сейчас, разбиваюсь вдребезги, когда Умаров на меня смотрит дико, алчно, скользит по мне взглядом и неожиданно бьет кулаком по столу. Сильно. Так, что огромный старый деревянный монолит подпрыгивает и ударяется ножками об пол.
– Не лги мне! – рычит зверем. – Не смей!
Отшатываюсь, когда шаг ко мне делает. Леденею вся, а он мне в глаза смотрит.
– Один к миллиарду. Один к триллиону.
Вскидываю подбородок, готовая биться за свое.
– Я не была ни с кем, кроме тебя! – почти рыданием. – Черт возьми, я до сих пор не спала ни с кем, Умаров!
Нависает надо мной, проводит пальцем по моей скуле, к губам и за подбородок ловит. У него ноздри вздуваются, растерзать меня готов, ссорились пару раз с ним, когда Умаров меня ревновал, такие столкновения всегда заканчивались сексом, когда Марат брал меня дико, неистово.
– Пусть крохотный, невозможный, но шанс! Чудо! А что, если Мира – твое чудо?! Единственный шанс на отцовство?! – голос дрожит, ноги слабеют от него такого.
Горячего. Сексуального. Необузданного.
Не забыла его. Не смогла. И тело горит от одного взгляда, от прикосновения, от похоти, которая полыхает напополам с лютой ненавистью.
– Что, если я не вру?! – твержу упрямо и Марат ухмыляется, не верит он, шанса себе просто на надежду не дает, скорее всего.
– Если это так, то я уже сказал, что сделаю. Оля. Ты отдашь мне ребенка.
Замахиваюсь, чтобы ударить, чтобы дать выход своей боли, которая выплескивается из меня.
Ловит мою руку не напрягаясь, притягивает к себе, а я чувствую, насколько он сильный, горячий, каждый мускул чувствую.
– Я не оставлю свою дочь, Умаров, хоть на куски меня режь, я не отдам тебе Миру! – выдыхаю с шипением, а он лицо к моему наклоняет.
– Я буду с тобой делать очень многое, Оля… Все, что захочу…
Выдает жарко, обдает меня своим пылом, желанием. С ним всегда было так. Все на грани…
Дергаюсь из его рук, приходя в ужас от того, что я реагирую на его близость, от того, что все еще Марат имеет какую‑то странную власть надо мной, не знаю, чем бы закончилась наша перепалка, если вдруг до слуха не дошел бы тонкий голосок.
– Мама…
