Учительница русского

В 20‑м году переименовали Тобизеновскую улицу, и ждать писем от Ксении теперь вовсе не приходилось. С какой любовью, с какой поэтикой назывались раньше улицы: Вознесенская, Покровская, Спасская. Была у них в городе и Дворцовая, и Офицерская, и Кабинетская. На Николаевском проспекте летом из открытых окон лились вполне недурные сонаты, а однажды Варя услышала Первый фортепианный концерт Чайковского и была поражена до глубины души, до немоты, до паралича всех членов: стояла и слушала клавиши и струны (кто‑то исполнял дуэтом), и сердце её то танцевало, то ликовало, то плакало, то обливалось кровью в груди. Варя отчего‑то была уверена, что Пётр Ильич сочинил это своё произведение, глядя на летнее, ликующее и торжествующее, небо с быстро летящими по нему белоснежными громадами облаков.

Позже она упросила бабушку сводить их в театр «Альгамбра» на концерт симфонического оркестра, который в тот вечер исполнил это произведение, и Варя впервые услышала его с участием всех инструментов. Она сидела с мокрыми от слёз щеками и, помнится, Ксения, понимающе улыбаясь, потому что испытывала тот же трепет, что и подруга, протянула ей свой носовой платок.

А потом стало тихо и мёртво на улицах, погасли звуки музыки, инструменты оказались разбиты или закинуты на чердаки. Вместо них иногда слышалась перебранка или пьяная ругань вперемешку со смачными плевками.

Потом арестовали бабушку. Варваре хотелось броситься вслед и кулаками бить в спины этих противных мужиков, которые так нагло и брезгливо хватали за локти бабушку, её бабулю, которая с рождения была подле неё, рассказывая свои добрые сказки и забавные анекдоты, которая вытащила Варю из всех детских простуд, обучала её хорошим манерам и быть приветливой даже с домашним скотом, учила вязать и рукодельничать… С которой они прошагали рядышком столько верст, с которой секретничали, с которой так много смеялись. Несмотря на всегдашнюю близость и расположение бабушки, Варя не всегда решалась взять её под локоток и только с величайшего соизволения… а тут… какие‑то неотесанные мужики таскали её бабулю из стороны в сторону, перебрасывая друг другу её легкую фигурку, словно какую‑то вещь, а не живого человека…

Мать зажала между своих плеч голову своей Варварки, подавляя стон, готовый вырваться из юной груди. И Варя, словно почувствовав что‑то, какую‑то невысказанную мольбу, осталась нема и беззвучна. «Надо жить дальше, – сказала ей впоследствии мама. – А чтобы жить дальше, нужно уметь забывать. И держать язык за зубами, даже если очень больно». Вокруг оставалось всё меньше людей, которых Варя любила и которым могла доверять. В сущности, никого, кроме мамы, да и та взяла в их отношениях какую‑то прохладную ноту, чтобы не делиться сокровенным и как можно меньше знать друг о друге. Не полезно это.

В 30‑м году снесли часовню Николая Чудотворца, и на ее месте водрузили мускулистую фигуру Молотобойца, кузнеца нового счастья…

 

Глава 4

 

По адресу Октябрьская 47, который дал ей немец, располагался двухэтажный каменный дом, принадлежавший Ивану Григорьевичу Ведерникову, доброму знакомому Вариной бабушки. Раньше они часто виделись, особенно на представлениях в «Альгамбре», где Иван Григорьевич, балуя, покупал им с Ксенией пирожное «Наполеон» и шукеты со сливочным кремом. Что стало с этим добрым господином после революции, Варя не знала, но очень надеялась, что ему удалось эмигрировать.

А строгий, но в то же время торжественный дом из красного кирпича остался, стоически храня память о своём бывшем хозяине. Дом молчал, и в этом молчании Варваре следовало уподобиться дому, каменной громаде, которая, блюдя память, никогда ничего не расскажет. Рука хозяина чувствовалась здесь во всём. Иван Григорьевич был человеком высокого вкуса, и постройка его была стройной, строгой и очень даже модной для того времени. Варе очень нравилась геометрия дома, не выступающие, но все же чётко очерченные линии фасада, небольшие карнизики под прямоугольными окнами, античные портики и, как некая архитектурная изюминка, небольшой балкон над главным входом, забранный кованой оградкой. Над аркой, которая вела во внутренний дворик, располагался крытый железом козырёк.

Надпись над входом гласила, что здесь находится немецкое консульство. Варвара и раньше знала об этом, только не думала, что ей когда‑нибудь представится возможность ступить на порог этого дома в его новом качестве, – какая надобность? Здесь обитали люди из другого мира, которые не порвали связи с прошлым так грубо и резко, как это сделал Советский Союз, уничтожив всех и вся. Они обладали хорошими манерами, были обходительны, одевались в хорошую одежду, ели с серебра… «Не отвлекайся!» – приказала себе Варвара, вспомнив, зачем она здесь.

На первом этаже располагались кабинеты, обустроенные для рабочих встреч консула. Тишина, царившая в коридоре, вовсе не означала, что работа остановлена. Навстречу Варваре поднялся из‑за стола молодой служащий и участливо спросил, чем ей помочь.

– Могу я видеть, – Варвара заглянула в бумажку, одновременно заметив, как дрожат её пальцы, – Ульриха Герхарта?

– У вас назначена встреча?

– Он сказал, что я могу приходить в любой день ближе к вечеру, это по поводу занятий русским языком с его сыном.

– Ах, да, конечно, герр Герхарт предупредил меня об этом. Сказал, что придёт очень милая барышня, – вы определённо подходите под это описание. Я доложу о вас.

Конечно, предупредил, со свойственной немцам педантичностью, но зачем было пускаться в комплименты? Варвара чувствовала, как потеют её ладошки, и не знала, что с этим делать. Хоть бы никто не вздумал пожать ей руку!

Вопреки ожиданию, секретарь не покинул свой пост, а просто позвонил, приложив к уху блестящую чёрную трубку. Телефон был большой роскошью повсеместно, а обитатели консульства пользовались им с будничностью, которая отчего‑то показалась Варваре оскорбительной.

По широкой лестнице, окаймленной балюстрадой из резного дерева, Варвару проводили на второй этаж, который занимали под квартиры работники консульства. В одной из квартир её и встретил Ульрих; он был в мягком домашнем костюме и выглядел очень свежо, ухожено.

– Здравствуйте, госпожа Максимова! – сказал он и устремился навстречу Варваре.

– Ну какая я вам госпожа? – смутилась Варя.

– Извините, но я совершенно не понимаю, как обращаться к женщинам в вашей стране. Товарищ?

– Да, – Варвара ещё больше растерялась. – Товарищ. Вполне.

– Хорошо, товарищ Максимова! – подхватил немец. – Я рад, что вы пришли! Я так понимаю, что этим вы принимаете мое предложение. Вот ваш новый подопечный, этого чертёнка зовут Вильгельм, и он, как и я, очень интересуется Советским Союзом. Пожалуй, это единственное, чем мне удалось его заинтересовать… Он любит здешних мальчишек, обожает их игры, «городки», – Ульрих с трудом выговаривал русские названия, – «лапту». Один Бог знает, как они понимают друг друга. Русские охотно приняли его в свой круг, но они, знаете ли, нарочно учат его только плохим словам. Их это забавляет. Однажды мой сын начал воспроизводить всё это в одном из местных магазинов, продавец на моих глазах поседел, уверяю вас. Поэтому я хотел бы, чтобы он научился чему‑то более культурному и нравственному.

– У нас в стране люди сознательные и нравственные, а мальчишки, вы же знаете их, цепляют всё самое мерзкое, пока ни подрастут, – попыталась защититься Варя.