Учительница русского

Когда отец был на смене, Леся спала в одной кровати с мамой, зимой – на печи. Большую проходную комнату занимала Варя с семейством. В их комнате царствовала огромная печь, которая в холодное время года исправно обогревала весь дом с толстыми стенами. Печь служила как бы перегородкой между обиталищем Юры с письменным столом и высокими напольными часами (единственной ценностью в доме) – и уголком его родителей.

Обстановка в доме была самая простая, Николай столярничал в свободное от работы время и сам обставил комнаты нехитрой, но добротной мебелью. Столом пользовались все для самых разнообразных нужд, кто – для учебы, кто – для чтения. Обязательную для прочтения литературу рабочим выдавали на службе, за её прочтение тоже нужно было отчитаться.

Пока тепло, Леся спала на лежанке в сенях. Тут же стоял большой стол с лавками по обеим сторонам, за которым собирались на трапезу. Готовила в основном Варя, она была хорошей стряпухой: и каши, и супы, и калачи, и булочки с пирогами удавались у неё одинаково вкусно, – и быстренько расходились по желудкам домочадцев. А вот Леся стряпать не любила, ей, из‑за учебы, всё было некогда. После занятий – посиделки с друзьями да свидания с Андрюшкой. Правда, в помощи по дому и уходе за Юрой Леся никогда не отказывала, и Варя с тревогой думала о том, что вот распределят её сестрёнку куда‑нибудь за тридевять земель, и ей туговато придётся одной. Перекладывать часть обязанностей на маму не хотелось, та была уже в годах, да к тому же продолжала работать на своём заводе, приходила уставшая и почти сразу шла отдыхать. А от Леси – если не помощь, то уж точно хорошее настроение: лёгкая, беззаботная хохотушка‑веселушка, то новости последние расскажет, то песню какую споёт.

Песен она знала на удивление много, и где только выучилась? Любила украинские песни, частушки любила, иногда с острецой. Голос у неё был звонкий, как будто кто монетки в медный тазик кидал, – и на гуляниях она была очень востребована, потому что никто кроме неё не мог так задорно поголосить и поохать в припевах.

– А, может, я им там спою, в этом консульстве? – нет‑нет, да и принималась за своё Леся. – Может, меня заметит кто?..

– Да не вхожа я в консульство, с чего ты вообще это взяла?

– А немец что ж, не может нам приглашение достать на какой‑нибудь приём? Он явно тебе симпатизирует! А там наверняка вкусно накормят! – Леся усаживалась за стол и, круто подперев подбородок кулаком, погружалась в свои девичьи грёзы.

В консульстве, как и в доме у Ульриха, кормили, безусловно, хорошо. Появлялись деликатесы и сладости, которых Варя прежде никогда в руках не держала. Она поняла это, когда стала, по настоянию Ульриха, оставаться после занятий с Вильгельмом на чай, а потом и на ужин. К чаю подавали то вафли, то пастилу, то зефир, то пирожные, то орехи в глазури с сухофруктами.

– Возьмите, возьмите для Юры! – Ульрих не скупился на угощения, узнав, что у Вари подрастает сын примерно того же возраста, что и Вильгельм. Варя краснела, но угощения брала, убирая их в сумочку стесненными движениями. Дома этими сладостями лакомились все от мала до велика.

Да, немец положительно ей симпатизировал.

 

Глава 6

 

Вильгельм оказался прилежным учеником; он не отличался выдающимися способностями, как, например, Юра, но старался добрать именно своим прилежанием.

Сердце Вари щемило всякий раз, когда она смотрела на светловолосую макушку своего ученика, склонившегося над тетрадкой и выводящего русские буквы, стараясь не поставить кляксу и оттого постоянно прикусывая кончик языка. Казалось, он при этом не дышал. И только когда буква, по его мнению, выходила красиво, Вильгельм мог позволить себе расслабиться и поёрзать на стуле, сбрасывая с плеч оцепенение.

Вслед за чистописанием они начинали устную речь. Варвара много рисовала, чтобы объяснить Вильгельму значение тех или иных слов. Бумаги и чернил было в достатке, так что Варя смогла брать их домой и готовиться к урокам заранее. Впоследствии готовые картинки служили им для разных языковых игр. Вильгельму очень нравился такой художественный подход, мальчик с удовольствием задавал вопросы, разглядывая Варины рисунки, а затем сам составлял по ним рассказы, придумывал истории.

Варя заметила со временем, что Вильгельм хорошо воспринимает глазами, быстрее и крепче схватывает, пользуясь зрительной памятью. Он был чрезвычайно развит эстетически, в своём раннем возрасте уже был аккуратистом, – и это во многом затрудняло его общение с местными мальчишками. Вильгельм много смущался, не умел, что называется, выпрячься, вздыбиться, любой конфликт, казалось, повергал его в ступор.

Варя не могла разобраться, был ли это пример отца, когда ребёнок использует модель поведения своего родителя, или же это было следствием авторитарности Ульриха, – когда ребёнок, встречаясь с некой взрослой силой, не в состоянии дать отпор и замыкается в себе. У Вари были основания предполагать последнее, так как при всей своей учтивости и предупредительности, Ульрих нет‑нет да и проявлял властность, не считаясь с тем, находился ли перед ним ребёнок или взрослый. Командовать он любил, хотя всячески пытался ретушировать эту свою черту.

Варя испытала это на себе не единожды. Однажды, после урока, когда Вильгельм убежал играть и они остались вдвоём, Ульрих, не глядя на неё, спросил:

– Вы нуждаетесь?

Этот вопрос больно уязвил Варю, но виду она не подала.

– Отчего вы так решили? – спросила она, хотя прекрасно поняла, что Ульрих имеет в виду ее бессменное платье и стоптанные туфли.

– Вы всегда приходите к нам в одном и том же платье. И ваши бедные туфельки… Не сочтите за грубость, я лишь ищу, как можно помочь вам, потому что вы мне крайне симпатичны. Вы многое делаете для Вильгельма…

Варвара действительно делала многое; иногда ей казалось, что для Вильгельма она делает даже больше, чем для собственного сына, но это было не желанием выслужиться, не погоней за вознаграждением. Как‑то само собой так получилось, что их уроки стали вылезать за пределы установленного часа. Вильгельм грустил, когда она завершала занятие, задерживал её вопросами, глазами прося остаться ещё на чуть‑чуть. Внешне Вильгельм был очень ухожен, благодаря гувернантке, но та, видимо, исполняла свои обязанности по регламенту, а Варя не могла так, по регламенту, и Вильгельм тут же схватился за эту духовность в её к нему отношении. Она очень хотела задать Герхарту вопрос о матери Вильгельма, но природная скромность не позволяла ей выйти за рамки деловых отношений.

– Я вам благодарна за заботу. Мне нечем это объяснить, кроме как тем, что семья у нас большая, деньги уходят, в основном, на младших, на ребёнка. У меня молодая сестра, ей нужнее.

– А кем работает ваш муж, товарищ Максимова?

– На железной дороге.

– Хм, это очень интересно, – почему‑то ответил Герхарт, и лицо его выразило крайнее удовлетворение. – Я хочу сказать, что это ответственный и важный пост, так что… не забывайте о себе, вы ещё тоже очень молодая и привлекательная женщина.