Учительница русского

– Вы всегда приходите к нам в одном и том же платье. И ваши бедные туфельки… Не сочтите за грубость, я лишь ищу, как можно помочь вам, потому что вы мне крайне симпатичны. Вы многое делаете для Вильгельма…

Варвара действительно делала многое; иногда ей казалось, что для Вильгельма она делает даже больше, чем для собственного сына, но это было не желанием выслужиться, не погоней за вознаграждением. Как‑то само собой так получилось, что их уроки стали вылезать за пределы установленного часа. Вильгельм грустил, когда она завершала занятие, задерживал её вопросами, глазами прося остаться ещё на чуть‑чуть. Внешне Вильгельм был очень ухожен, благодаря гувернантке, но та, видимо, исполняла свои обязанности по регламенту, а Варя не могла так, по регламенту, и Вильгельм тут же схватился за эту духовность в её к нему отношении. Она очень хотела задать Герхарту вопрос о матери Вильгельма, но природная скромность не позволяла ей выйти за рамки деловых отношений.

– Я вам благодарна за заботу. Мне нечем это объяснить, кроме как тем, что семья у нас большая, деньги уходят, в основном, на младших, на ребёнка. У меня молодая сестра, ей нужнее.

– А кем работает ваш муж, товарищ Максимова?

– На железной дороге.

– Хм, это очень интересно, – почему‑то ответил Герхарт, и лицо его выразило крайнее удовлетворение. – Я хочу сказать, что это ответственный и важный пост, так что… не забывайте о себе, вы ещё тоже очень молодая и привлекательная женщина.

– Спасибо, я постараюсь прислушаться к вашему совету.

Некоторое время спустя после этого разговора, показавшегося Варваре неприятным, произошло другое событие, и оно снова спутало все мысли в голове молодой женщины. Варе впору было обидеться и свести обращение с Герхартом до минимума, играть уязвлённое самолюбие, но было что‑то в этом человеке, что, отталкивая, одновременно и против всякой её воли, тянуло к нему.

Это какая‑то странная черта женщины, и русской женщины в особенности: тянуться к тем, кто способен её обидеть. Побранить. Покритиковать. Отчего так происходит? Глупо верить в то, что тот, кто может обидеть, сможет при случае защитить. Но такая парадоксальная вера, на уровне чувств, живет во многих женщинах, заставляя их не только жить с обидчиками, но и пылать к ним настоящей страстью.

Варя гнала от себя такие мысли, стараясь не вступать с ними в диалог. Но она совсем растерялась, когда Ульрих вдруг предложил ей заняться русским языком и с ним тоже.

– Я немного говорю по‑русски, – сказал он, – но мне не хватает знаний, чтобы объясняться на том уровне, на котором я хочу.

Его требовательная прямолинейность в который раз загнала Варю в угол.

– Я не гарантирую, что смогу заниматься регулярно, ввиду моей занятости. Но уж как смогу, – продолжал он.

– А чем вы занимаетесь здесь? – осмелилась спросить Варя.

– Я представляю немецкую фирму по производству сельскохозяйственных машин. Они могут успешно использоваться в вашем крае на полях, повысить производительность вдвое, и даже больше. У нас в Германии они себя прекрасно зарекомендовали, но у нас нет столько посевных угодий, товарищ Максимова. Договариваюсь сейчас с руководителями колхозов. Но русские очень пугливы и недоверчивы; прежде, чем дать ответ на пустячный какой‑нибудь вопрос, они пишут и телеграфируют в Москву, будто своей собственной головы, простите, нет, – и любые переговоры ужасно затягиваются. Вы знаете, ваши соотечественники – прекрасные труженики, но они готовы поднимать целину на собственной спине, натирать кровавые мозоли, – и это, в сущности, прекрасно! Только весь прогрессивный мир уже давно использует для тех же самых нужд машины. За машинами – будущее, вот увидите! Но здесь объяснить это бывает подчас невозможно. Тебя слушают, улыбаются, кивают, даже рукоплещут иногда, а потом идут и впрягают в плуг своего быка или худую лошадёнку, – и пашут до потери дыхания. Говорят, товарищ Максимова, что у вас ещё сохранились бурлаки. Это правда? Не знаю, насколько это так, но в Европе это уже звучит дико.

– И, тем не менее, Европа не перестаёт есть наш хлеб, – не выдержала Варвара, и Ульрих, словно бы все это время ожидал именно такой реакции, воззрился на учительницу с интересом.

– Откуда вам это известно?

– Мой муж говорит о том, что на запад постоянно идут составы, груженные нашим зерном. Он говорит, что это экспортные вагоны. Часто на них даже иностранные надписи.

– Тогда простите мне мою дерзость! Я не знал этого. В любом случае, мои машины могут принести пользу и вам, и нам.

 

Глава 7

 

В тот вечер по дороге домой Варя отчего‑то занервничала. «И зачем я сказала „мой муж говорит“, когда он ничего не говорит, безмолвная гранитная глыба, смерти подобно для него завести долгий, детальный разговор, рассказывать о своей работе, да ещё и давать оценку каким бы то ни было событиям, происшествиям, делиться своими умозаключениями по поводу вагонов…» А узнала Варя о вагонах от более словоохотливого сослуживца Николая, который заглянул в гости и за стопочкой разболтался сверх меры, в чём мягко, но настойчиво был тут же урезонен Николаем.

– А что я такого сказал? – удивился сослуживец. Он был простой работяга и любил добродушно порассуждать о том о сем, не видя в этом ничего дурного.

– Пожалуйста, не надо таких разговоров в моем доме.

– Ну, право слово, у тебя что тут, под лавкой, нквдшники сидят? – рассмеялся сослуживец, и Варе, ухаживающей за мужчинами за столом, показалось, что он немного обиделся.

Но ей представлялось, что во фразе «мой муж говорит» было куда больше веса, чем объяснять, что сказал это вовсе не её муж, а его сослуживец, труднопроизносимую фамилию которого она все время забывала. В своём желании доказать что‑то Герхарту она должна была ссылаться на авторитетные источники, чтобы не выглядеть глупо. Теперь же Варе казалось, что она, своим неосторожным языком, навлекла неприятности на Николая, её Коленьку, всегда такого осторожного, не позволяющего себе ничего лишнего. Как неосмотрительно это было с её стороны!

Будет ли этот разговор иметь какие‑то последствия? Варвара, ничего не сказав Николаю, пыталась представить какие, но у неё это, естественно, не получилось. Она никогда не умела мыслить на уровне заоблачных политических высот. Вскоре, однако, тот факт, что ничего особо страшного не происходит, усыпил Варину бдительность, и жизнь потекла по прежнему руслу.

Как и предрекал, Ульрих, едва начав, стал регулярно отменять занятия, объясняясь то одним, то другим срочным делом. Про себя Варя вздыхала с облегчением, потому что чувствовала себя неспособной преподавать взрослому мужчине, да ещё и такому напористому и харáктерному. Каково же было её удивление, когда Ульрих рассчитался с ней за все манкированные уроки.

– Я не могу брать деньги за занятия, которых не проводила, – попыталась отговориться Варя.