В злом

Плеск оваций. Долговязый, похлопывая самому себе, отступил. И ткнулся задом в угол стола. Пока он трепался, старшекурсники подсуетились. Подгоняемые Риммой Мироновной, подготовили всё для награждения. Для ритуала. «Но этот простой сюжет, – завопила вновь песня, – не только о чудесах». Римма Мироновна жестикулировала. Деканы повскакивали, кинулись овчарками на престарелую толчею, жмущуюся к стенам. Отара родителей засеменила на сцену, отмахиваясь от деканов цветами. Веники‑букетики. Ритуальная атрибутика.

Родителей согнали куда надо, стол захламили свёртками и картоном. Внимание – все на своих местах. Овчарки притаились, ловя приказы в движеньях рук. И дирижёр явилась у микрофона. Музыка умерла на вдохе. Весь актовый зал замер на вдохе. Римма Мироновна, нарушьте же эту невыносимую…

– Дорогие мои! Мы – люди маленькие. Прожить бы день. Не поссориться бы с любимым. Получиться бы на фотографии. Посмотреть новую серию. Мы конечно хотим иногда чего‑нибудь получше, даже стремимся к этому. Съездить бы на юг. Получить премию. Или права. Для нас это важно, воплощение этих запросов сделало бы нас счастливей. Хотя и в масштабе планеты, если посмотреть на эти желания, то даже как‑то стыдно, что ли, мечтать о такой мелочи. Даже мечтой назвать эти стремления стесняемся. Вот бы желать чего‑нибудь высокого! О горнем помышлять, а не о делах земных. Но, знаете, это наша жизнь. Маленькая, серенькая, может быть, кому‑то незаметная. Пусть. Мы никому не мешаем. Вот, пусть и нам не мешают мечтать о своём. Воплощать мечту и радоваться. Если кто‑то великий воплотит что‑то великое, достигнет всеобщего счастья, и оно и нас коснётся тоже, то, пожалуйста, будем и мы участвовать во всеобщей радости. Но и от своей собственной скромной радости мы отказываться не должны. Я, например, мечтаю закончить учебный год без происшествий. И всего‑то? Да. И я буду стремиться к этому. Это моя мечта. Личная. И я знаю, что у присутствующих здесь студентов тоже есть цели, стремления. Так не бойтесь же называть их мечтами. Признайтесь себе: я мечтаю перевестись в спецкорпус. Мною всё для этого сделано. С трудом, с бессонными ночами, может быть, но вы стремились к этому. Вы тоже хотите кусочек своего счастья под этим небом. Признайтесь, и тогда, на фоне масштабных каких‑нибудь событий, на фоне ужасных или наоборот потрясающих новостей, на этой с безумной скоростью летящей через непроницаемую бездну планете, я смогу с уверенностью заявить: несмотря ни на что, сегодня мечты этих молодых людей осуществились. Я буду называть имена, а вы подходите ко мне и принимайте поздравления.

Римма Мироновна отвернулась к столу. Снова негромко включили музыку. Конферансье, играя лицом, решила завести зал и стала хлопать в такт. Сидящие подхватили затею, и сердце забилось в общем ритме. Мощном, всеохватном, бессознательном. «И наступит царство, – пели динамики, – птиц и детей, сказочное братство». Родители улыбались. Радость коверкала их лица. Римма Мироновна взяла со стола верхний лист тонюсенького картона. Старшекурсник позади неё бросил на него взгляд и кинулся искать соответствующий свёрток. Римма поглядела на картонку, оказавшуюся свидетельством о переводе в спецфакультет, и пригубила микрофона:

– Фещина Маргарита Альбертовна.

Риту вынесла на сцену ритмичная буря сидячего танца толпы. Чинный транс, благородный экстаз. Чинный благородный ритуал древнейшей социальной магии. Плевать на Риту, плевать на причины, лишь бы собраться вместе и качаться в ритме сидячего танца.

– Ну, кто бы сомневался, – кислая мина Сомовой.

Усмешка, прячущая злобу. И всё равно – ладони в такт. Ладонь об ладонь, ладонь об ладонь, удар и искра, раздувайте огонь. Всё ожидаемо. Дочку учредителя – в спецкорпус. Ожидаемо. Хейт в сторону дочки учредителя – ожидаемо. Ладонь об ладонь, ладонь об ладонь. Вряд ли сама Сомова мечтает попасть в спецфакультет. Вряд ли она догадывается, что для этого действительно нужно. Ладонь об ладонь, ладонь об ладонь. «Я больше не буду учиться с Сомовой», – кажется догадалась Рита, взбираясь по ступеням, но на сцене все мысли вылетели. Только бы не споткнуться и не сделать чего‑нибудь не так. Улыбающаяся Римма Мироновна. Вежливые старшекурсники вокруг. Один разорвал упаковку свёртка, и в его руках появился новенький бледно‑зелёный китель. Атрибутика спецфакультета. Римма Мироновна подняла руки, будто раскрывая Рите объятия, но она всего лишь хотела Рите помочь снять её чёрный китель. Старый кокон долой. Рита нащупала борты и, звякнув зиппером, зачем‑то немного присев, стащила с себя старую курточку. Ритуал. Да здравствует кокон новый. Римма Мироновна забрала чёрный китель и передала дальше. В утиль всё ветхое. Бледно‑зелёный китель кто‑то просто набросил ей сзади на плечи. Рита взялась было искать рукав, но вот уже Римма Мироновна протягивает свидетельство. Надо принять картонку, пожать руку, замереть в прицеле видоискателя, принять фотогеничный вид за миг до вспышки.

– Молодец, дорогая, – сказала Римма Мироновна и, тронув плечо, указала, – иди к отцу.

Рита обернулась на родительскую шеренгу. Отец махал ей букетом.

– Моя умница!

Не рисуйся, пап. Он развёл руки для объятия и ждал. Одна ладонь раскрыта, вторая – кулак. В нём цветы, но. Кулак? За шаг до столкновения Рита остановилась и завозилась с рукавами нового кителя. Отец поймал руками воздух. Цветы – долу. Рядом уже кого‑то встречают, целуют, омывают слезами и отирают цветами. Рита сделала последний шаг к отцу и провернулась на каблуке, прижав к нему спину. Он, помедлив, обнял могучей дланью и всучил благоухающий веник. Взяла. Могла б и улыбнуться, неблагодарная мразь, прочитала она мысли Сомовой и улыбнулась зрительному залу. Снежная королева с оттаявшим ликом. Не королева. На всём готовом, значит, принцесса. Королевами становятся, а она такой родилась, значит всего лишь принцесса. Всего лишь. Сомова за такое первородство чечевичную похлёбку не пожалела бы. Ничего не пожалела. Улыбаться? Пожалуйста! Семейные покатушки? Да сколько угодно! Быть принцессой, да при неисчезнувшем отце – просто сказка. Это как поглядеть. Только меняться с Сомовой местами – нет уж, увольте.

– Общее фото!

Клешни отца на плечах. Две ладони, а Рите казалось, будто давит всем телом. Взобраться хочет? И не по таким взбирался. Повыше, повыше. Обратная пропорция – чем старше взбирающиеся, тем моложе под ногами сор. Хороша опора – сор. Может, поэтому так полицейских и называют? Не охота быть сором, айм сорри.

Знакомое лицо. В сонме пятен улыбалось особое. Родное пятно. Уголком зрения. Где же где? Родное, тёплое. Какой же тоскливый день, как мало света. Чьё это лицо? Дядя Мил! Конечно же. Во все тридцать два зуба. Рита тоже расплылась, глядя в это радующееся её успехам зеркало. Там среди стоячих зрителей у дальней стены актового зала. Добрейший дядя Мил. Добрющий. Добрящийся.

Едва отфоткали общие планы, Рита, забыв об отце, сбежала со сцены. Дядя Мил улыбался и один раз махнул ей рукой, но навстречу не пошёл, а, наоборот, немного отступил к стене, зарывшись в окружающих.

Рита нырнула к нему.

– Привет! Ты пришёл…

Окончание церемонии означало, что студентов разберут новые кураторы, а родители зависнут, не зная куда деваться. Взрослые люди разного статуса и положения в замкнутом пространстве – интересный челлендж.

Дэн оттолкнулся локтями от стены, что подпирал всю церемонию, и отправился сквозь слои социального рейтинга.

Однако люди на удивление легко определяли себе подобных. И киношные клише, в которых персонаж высказывает в лицо художнику то, как плоха картина, не подозревая, что тот её автор, скорее всего нежизнеспособны. Родители, после недолгого броуновского движения, сами разбредались по кучкам, и тогда из одной группки доносились разговоры о дороговизне учебных принадлежностей, когда как другое сборище, не замечающее колебаний цен розничной торговли, открыто обсуждало политику.