Верея

Ничего в мире не случается просто так. Главный бог‑правитель Воронвэ однажды сказал на собрании богов, что каждое действие и свершение – это его решение. Что бы ни происходило – у этого есть причина, предназначение. И вот уже восемьдесят лет задаюсь лишь одним вопросом: что же мне делать и какое моё предназначение? Я знаю, что существует огромное количество миров, где есть свои боги и их народы. Даже среди людей есть божества, которые живут на земле, а не в обители. И родившись божеством, никак не моглу понять, чем являюсь для конкретно этого мира?

Те земли, на которых я побывала и до которых дошла – либо мертвы из‑за войны богов, либо отравлены человеческими пороками. Жадность, злость, алчность и полное пренебрежение жизнями друг друга, бесконечные войны, уничтожение мест их жизни. Я родилась над злым миром, погрязшим в нежелании слышать и жить в покое. Изо дня в день он душит. И одним из главных богов этого мира был мой отец, а я должна была сойти на землю и предаться жизни среди людского народа, чтобы посеять мир и свет. Но Воронвэ решил иначе. Он хочет чего‑то иного.

– Я виновата, отец, – произношу, стоя на коленях перед молчаливыми родителями, в надежде на ответ. – Не знаю, как исправить всё и нет моих сил больше. Я задыхаюсь, растворяюсь безвозвратно и мучительно в вашем молчании. Мама, скажите хоть слово! Все эти люди, которых я погубила – они такие же. Они ни в чём не виноваты. Я не стала тем, кем должна была.

В конце почти шепчу.

Каждый раз, надеясь, разочаровывалась, но никогда не оставляю надежд. Что для богов жизни людей? Расходный материал, блохи на земном теле. Я не хочу быть таким богом. Почему же тогда моя душа так нещадно покрывается лозами и шипами?

Всю свою жизнь наблюдаю за людьми, за их бедами и радостями. Они были единственными, кто обращал на меня внимание. Я заводила их в болота и с интересом наблюдала, как захлёбывается невинная хрупкая плоть, утопает, погружаясь вглубь владений отца. Играла с детьми в прятки и видела, как проклинают матери за пропажу их чад. Я хохотала. Ведь никогда не знала эмоций и чувств. Родители предпочитали кормить меня молчанием и равнодушием, иногда казалось, что они существуют в каком‑то другом мире, отдельном. Отчего я чувствовала себя плохо.

– Мама… – шепчу и касаюсь её неподвижной руки, впервые с момента, как они оба стали такими.

Испуганно отдергиваюсь, когда хрупкое тело распадается на легкие лепестки и исчезает в воздухе. Мне стало грустно, и в очередной раз чувствую себя плохо, виновато и одновременно облегчённо. Нет проблемы – нет переживаний. От этого хотелось коснуться и отца, но, когда я приблизилась, камень на моей груди засиял зелёным светом и зашептал.

– Не надо, Бирель, – тихо произнес голос из груди.

Это осколок от отцовского камня, который он всегда носил при себе. Когда я только родилась, его надели на меня, и с тех пор это единственное, что грело душу в этом тёмном и мёртвом месте.

Так, в одиночестве, я прожила ещё много лет. Изо дня в день вымещая злость на людях, научилась чувствовать себя живой, но не стала хорошей. В детстве мне говорили о том, что рано или поздно придётся сделать выбор, на какой ты стороне. Мне неоткуда было брать свет, и я укоренилась во тьме. Болото – это чёрный. В нём нет просвета и надежд, нет возможностей на что‑то иное. Но я поздно поняла, что свет сама закрыла от всех, в том числе и от себя.

Чего же ты хочешь, Воронвэ? Ждёшь ли ты, чтобы я что‑то сделала? Подай мне знак, прошу.

Сколько себя помню, люди блуждали рядом, потерянные, хмурые, ругались и просили убраться. Но испуганная и наивная, поначалу я ходила за ними по пятам, как за спасением, а после лишь из злобы. Возвращаясь домой, бросала хмурый взгляд на воинственного отца и бранилась теми словами, которые услышала от людей. Но однажды сквозь сон я услышала тихие мольбы, плач. Привстала и выглянула в окно. Зеленоватое небо посветлело, повеяло прохладой.

Что происходит?

– Отец? – поражённо воскликнула, обнаружив его возле двери в мир людей, из которой сочился яркий зеленый свет.

Он выглядит точно так же, как и много лет назад. Без мха и не обросший корнями, в чистых одеяниях. С длинными светлыми волосами казался чем‑то невозможным, и я ловила каждое мгновение, впитывала в себя, как лучи солнца, прорывающиеся сквозь облака, его ожившее присутствие. Почти не дышала. Такое странное и приятное чувство. В этом взгляде что‑то мне незнакомое, чего раньше никогда не видела. Оно греет душу, заставляет мокреть глаза.

– Бирель, – разочарованно произнес отец и протянул мне руки, – Здравствуй. Ты так выросла.

Я рухнула в его объятия с опаской и нескрываемой радостью. Слёзы хлынули из глаз. Кричала так громко, что эхо проносилось по всем владениям и поглощалось болотами, откликаясь лёгким колыханием на водной глади. Не могу почувствовать тепло, не могу ощутить плоть. Сейчас этого мне не хватало, как никогда. Я лишь жалкое подобие бога, которое в состоянии касаться только отца и матери и не иметь возможность ощутить их отпечаток жизни на том, что так доступно простым людям – теле.

– Мне жаль, любимая, – продолжал отец. – Если бы только мог, но был вынужден наблюдать. Таков божественный удел. Прости. Это всё было исключительно для тебя.

Он ласково гладит по отросшим молочным волосам и шепчет слова успокоения, хоть руки его и проходят часто сквозь. Отец не был тёплым, но согревал, никогда не дарил заботы, но казался самым любящим и всегда являлся мужественным, а сейчас плакал со мной в унисон. Я ждала этого почти бесконечность и даже не могла представить, что буду настолько счастлива. Кажется, именно в тот момент моё сердце, покрытое глиняной коркой, освободилось. Слышу треск и покой, ощущение свободы почти переполняло. Мир в этих зелёных мрачных красках неожиданно вспыхнул новым светом, который в сотни раз для меня ярче, чем самые светлые оттенки весенних рассветов.

– Я хочу, чтобы ты покинула болота и успокоилась в мире людей. Пришло время. Теперь, как и было обещано, ты спустишься на землю, – произнёс он, вытирая мои слёзы. – Настало время покинуть дом, дорогая. Надеюсь, что хотя бы так я могу успокоить твою душу.

– О чём ты, отец? – не могла представить, что вновь придётся расстаться. – Почему я должна… Моя мама…

Да что с тобой такое, Воронвэ? О чем ты думаешь и какой смысл во всех этих муках для меня и болот? Чем мы так провинились? Если дело всё во мне, то предай суду моё существование, приговори к исчезновению, ведь ты и есть судья.

– Бирель, – серьёзно продолжил Паэлиос. – Тебе здесь не место. Ты чахнешь и увядаешь, становишься с каждым днем всё мрачней. Я не хочу для тебя этого. Позволь просить довериться. Ты ведь знала, что этот миг случится, знала, что рано или поздно так и произойдёт.

Он достаёт из рукава белую глину и заботливо мажет ей мои руки. Я чувствую жжение, покалывание, глина ползёт по рукам вверх к лицу и обволакивает всё тело. Странное чувство стянутости сковывает тело и не даёт шевельнуться. Мне не подвластны такие ощущения, и я напугана. Кажется, что вот‑вот исчезну.

Как же это случилось? Как, родившись в этом злом и порочном мире тем, что является исключением, можно мечтать о жизни и любить саму мысль об этом? Столкнувшись с одиночеством, нелюбовью, изгнанием – я всё равно хочу жить.

– Помни, кто ты, и нас с мамой. Никогда не сомневайся в нашей любви, хоть и мало её знала. Твоя мама отдала жизнь, чтобы ты могла обрести плоть. Гордись собой и не позволяй цвести злу в душе, – он берёт меня за подбородок и поднимает взгляд на себя. – Ты прекрасна, Бирель. Никогда в этом не сомневайся. Когда кажется, что твои действия неправильны и злы – помни, что на всё воля богов. А ты и есть бог для этих людей.

Задумчиво и грустно он касается камня на моей груди.