Вот так мы теперь живем

– Я открылась маменьке, – шепнула Мари, когда он вел ее столу. Как всякая обрученная девушка, она была уверена, что жениху надо рассказывать все.

– Она что‑нибудь сказала? – спросил он.

Мари в это время садилась и оправляла платье, так что не могла ответить сразу.

– Как я понимаю, ее слово ничего не значит? – продолжал сэр Феликс.

– Она много чего сказала. Она думает, что папенька сочтет вас недостаточно богатым. Тсс! Говорите о чем‑нибудь другом, не то люди услышат.

Больше ничего она за время суеты, пока все рассаживались, сообщить не успела.

Феликс вовсе не хотел говорить о своей любви, так что охотно сменил тему.

– Вы катались верхом? – спросил он.

– Нет. Вряд ли здесь есть лошади, во всяком случае для гостей. Как вы добрались до дому? Были ли у вас приключения?

– Решительно никаких, – ответил Феликс, вспоминая Руби Рагглз. – Просто тихо доехал до дому. Завтра возвращаюсь в город.

– А мы в среду. Заходите к нам как можно скорее. – Последние слова она произнесла шепотом.

– Конечно! Думаю, к вашему отцу мне стоит зайти в Сити. Он там каждый день бывает?

– О да, каждый день. Возвращается около семи. Иногда в хорошем расположении, а иногда очень злой. Лучше всего он бывает после обеда, но в это время трудно его застать одного. Лорд Альфред постоянно с ним, и, когда приходит кто‑нибудь еще, они играют в карты. Думаю, пойти к нему в Сити – самое правильное.

– Вы не отступитесь от своего решения? – спросил он.

– О да. Если я сказала, то уже не отступлюсь. Думаю, папенька это знает.

Феликс, глядя на Мари, вроде бы прочел в ее лице что‑то, чего раньше не замечал. Может быть, она согласится с ним бежать, и тогда ее как единственного ребенка почти наверняка простят. Но что, если он убежит с Мари и женится на ней, а Мельмотт ее не простит и бросит голодать без единого шиллинга? Думая об этом, а также о хлопотах и тратах, которых потребует побег, Феликс решил, что не может себе такого позволить.

После обеда он почти не говорил с Мари, да и сама комната – тот же большой салон, в котором они собрались перед едой, – была плохо приспособлена для бесед. Снова все молчали, и минуты тянулись бесконечно, пока наконец все не начали разъезжаться по домам.

– Тебя усадили рядом с ней, – сказала леди Карбери сыну, когда они ехали в коляске.

– Думаю, так получилось само собой – девушек и молодых людей сажают через одного.

– Все это устраивают хозяева, и они не посадили бы тебя с ней, если бы не думали, что угодят этим мистеру Мельмотту. Ах, Феликс! Лишь бы у тебя получилось.

– Я делаю, что могу, маменька, и нечего все время об этом твердить.

– Хорошо, не буду. Но ты же понимаешь, как я волнуюсь. Ты замечательно вел себя с ней за обедом, я не могла на вас нарадоваться. Доброй ночи, Феликс, и да благословит тебя Бог! – сказала она, когда они расставались перед сном. – Если все получится, в Англии не будет матери счастливее меня!

 

Глава XXI. У них все бывают

 

С отъездом Мельмоттов в Кавершеме сделалось очень тоскливо. Обязанность развлекать их осталась позади, и, будь день отъезда в Лондон назначен, дамы бы по крайней мере немного приободрились. Однако четверг и пятница прошли, а о сборах по‑прежнему речи не заходило, так что у леди Помоны и Софии Лонгстафф начали закрадываться страшные опасения. Джорджиана тоже изводилась нетерпением, но смело заявляла, что обман, который подозревают мать и сестра, попросту невозможен – их отец на такое не решится. Каждый день – три‑четыре раза на дню – дамы намеками и напрямую спрашивали об отъезде, но все тщетно. Мистер Лонгстафф отказывался назначить дату, пока не получит некое письмо, и не желал выслушивать их предложения. «Думаю, уж во вторник мы сможем поехать», – сказала Джорджиана в пятницу. «Не знаю, отчего ты так думаешь», – ответил отец. Дочери теребили бедную леди Помону, чтобы та заставила его назначить день, однако леди Помона была не такая храбрая, как младшая дочь, и с меньшей силой рвалась в город. В воскресенье утром на втором этаже состоялся военный совет. Епископ Элмхемский должен был читать проповедь в кавершемской церкви, и дамы надели лучшие лондонские шляпки. Они только что нарядились для воскресной службы и собрались в комнате матери. Предполагалось, что ожидаемое письмо пришло. Мистер Лонгстафф точно получил некую депешу от поверенного, но пока не разгласил ее содержание. За завтраком он был молчаливее и – как уверяла София – раздражительнее обычного.

Разговор начался со шляпок.

– Можете носить их здесь, – заметила леди Помона. – Я уверена, в Лондон мы в этом году больше не поедем.

– Маменька, ты же не всерьез! – воскликнула София.

– Всерьез, дорогая. Это было видно по его лицу, когда он убирал бумаги в карман. Я хорошо знаю его выражения.

– Такого не может быть, – объявила София. – Он обещал и тем заставил нас принимать этих ужасных людей.

– Маменька! – закричала Джорджиана.

Это было предательство не только со стороны их естественного врага, нарушившего условия договора, но и черная измена в их собственном лагере!

– Дорогая, что мы можем поделать? – спросила леди Помона.

– Дадим ему понять, что так этого не спустим. – Джорджиана больше не намеревалась сдерживаться. – Если он будет так со мной обходиться, я сбегу с первым же, кто меня попросит, кто бы он ни был.

– Не говори так, Джорджиана, ты меня убьешь.

– Я сумею его пронять. Мы его не заботим – нисколько. Ему все равно, счастливы мы или несчастливы. Но его очень заботит фамильная репутация. Я скажу ему, что не буду рабыней. Я лучше выйду за лондонского торговца, чем останусь здесь.

Младшая мисс Лонгстафф захлебывалась от гнева.

– Ах, Джорджи, не говори таких ужасов, – взмолилась ее сестра.

– Тебе‑то хорошо, Софи. Ты заполучила Джорджа Уитстейбла.

– Я его не заполучила.

– Заполучила, и все твои заботы позади. Долли делает, что ему вздумается, и тратит столько денег, сколько захочется. Тебе, маменька, разумеется, все равно, где проводить время.

– Ты очень несправедлива, – плачущим голосом выговорила леди Помона, – и говоришь ужасные слова.

– Я говорю чистую правду. Для тебя это не важно. София уже почти что замужем. А меня решили принести в жертву! С кем я могу познакомиться в этой ужасной дыре? Папа обещал и должен сдержать слово.

Тут их громко позвали с первого этажа.

– Кто‑нибудь едет в церковь или карета будет дожидаться вас весь день?