Вселенная вас услышала. Продолжение романа
– Тук‑тук‑тук, к вам можно? – в палату призрачной тенью просочилась Даша. – Уже не спите, я свет включу?
Подъем по плану – за час до смены: привести себя в порядок, позавтракать. Медсестры разносят свежие хирургические костюмы и новые защитные «боекомплекты»… Медкарты новые, медкарты на выписку. Все как обычно, вот только Даша прячет глаза.
– Олег Анатольевич, Вы просили девочку прооперированную утром проведать… – она помедлила, Олег уронил мокасин, который пытался надеть на левую ногу: ему показалось, что он уже услышал то, что скажет ему Даша. – Она умерла сегодня ночью: тромб дошел до сердца.
Звон в ушах чуть не оглушил Клементьева насовсем. Олег снова откинулся на стену и закрыл глаза. Он больше ничего не чувствовал.
– Старик, я сейчас все узнаю, посиди пока тут! – почти приказал другу Ерохин, впрочем, Олег и так понимал, что не сможет сдвинуться с места.
Выходя, Василий Федорович сделал Даше жест в сторону коллеги: «Поговори с ним, не молчи!» Даша в нерешительности остановилась перед Клементьевым. Господи, что с ним? Глаза ввалились, лицо осунулось, светлые волосы – дыбом… Руины, а не человек! Ей вдруг очень захотелось спасти его от этой реальности! У каждого врача – свое кладбище. Но что же делать? Врачи ведь – не боги!
– Нельзя так, Олег Анатольевич, – тихонько присела она на кровать и погладила его по руке. – Нельзя… Вы не виноваты! Вы сделали все, что могли… Я уже узнала у ночной смены: Вы все правильно сделали… те тромбы, которые Вы удаляли… Вы все дочистили. Это другой тромб, в другой совсем вене, его не видно было на допплерограмме…
Из‑под ресниц Олега потекли слезы. Ручьями. Он с трудом поднял руки и, надавив на глаза, уронил голову в раскрытые ладони. Плечи беззвучно затряслись.
– Олег Анатольевич… Олег… – Даша встала на постель на колени и прижала его голову к своей груди.
Он молча рыдал, а она шептала что‑то невнятное и гладила его по всклоченным волосам, как ребенка: не надо так, не надо… Наконец, он упокоился и, чуть приобняв девушку за талию, отстранил ее от себя.
– Спасибо, Даша, – глубоко вздохнул он, возвращаясь со своего врачебного кладбища. – Ты не знаешь, как ее звали? Не могу вспомнить…
Лушина слезла с кровати и встала рядом.
– Ее звали Даша, Олег Анатольевич, как меня.
Он вскинул на нее глаза, все в красных прожилках:
– Надеюсь, ты не принимаешь оральные контрацептивы в этом чертовом тромбозном аду?
Она нервно улыбнулась, врачей никогда не поймешь: шутят или диагноз ставят?
– Нет, Олег Анатольевич, мне уже почти год, как нет смысла их принимать: у меня нет никого. Совсем.
– Это хорошо, – кивнул Клементьев, хваля ее непонятно за что.
Когда Ерохин вернулся, Даши в палате не было, а Олег умывался, склонившись над раковиной. Он уже пришел в себя, и завотделением повторил другу то же самое, что было услышано им от всезнающей медсестры: новый тромб, не врачебная ошибка, никто не виноват.
– Вась, да мы всегда виноваты, что не досмотрели, всегда!
Клементьев вытер лицо полотенцем и попытался казаться готовым к новому бою.
– Ты сегодня в «красную зону» не пойдешь! – уверенно произнес Ерохин. – Это я тебе как начальник говорю.
– Пойду, Вась, пойду, иначе кто работать‑то будет? Замена нам придет через неделю. Я тебя одного не оставлю. Но если ты будешь готов взять на себя операции – я буду только ассистировать, не вопрос!
Аргументов у Ерохина не осталось, и в «красную зону» пошли оба. Защитные комбинезоны, герметичные очки, респираторы, бахилы, по две пары перчаток. Третья пара – поверх, менять после каждого пациента. Есть нельзя. Пить нельзя. В туалет нельзя. Телефон и личные вещи с собой нельзя. Нос почесать… Ну и далее, по списку – все нельзя. Утром обходы обычных палат, ближе к полудню – в реанимацию. И Ерохин, и Клементьев – «совы», поэтому все операции – на вторую половину дня. Исход зависит даже от таких мелочей, как биоритмы. Палаты поделены между врачами, сложные случаи – вместе.
Чертов вирус создает проблемы с невероятным упорством: потеря обоняния, низкая сатурация, легкие – «матовое стекло», обострение хронических. Больше всего доставалось диабетикам: повышенный сахар, тромбозы, гангрена – и привет, Господи! Именно поэтому на базе отделения сосудистой хирургии городской клинической, которое славилось результатами, и развернули кoвидный госпиталь. Их госпиталь. Отдельный от мира, как космический корабль. И они на нем – космонавты. В защитных «скафандрах».
В женских палатах встречают, как обычно, приветливо: на вопросы отвечают подробно, назначения выполняют послушно, кто‑то обещает носки связать, кто‑то внуков на телефоне показывает. Пациентам «везет»: они без защитных костюмов, телефоны – можно. Как встречают в мужских палатах? Когда как. Одни считают, что им внимания не додают: деловые ребята все деньги пытаются за отдельную палату предложить. Смешно! Тут скоро в коридорах придется лечить, откуда ж им отдельную? Другие сопротивляются лечению: все им кажется, что «хиханьки», пока старушка с косой не замаячит. Третьи буянить начинают, прям беда с такими! Вот в реанимации только тихо: мерно гудят ИВЛ, пациенты – на седации.
Олег сегодня работал «на автомате»: осмотр, назначения, записи – по кругу. Даша не отходила ни на шаг, и он чувствовал неловкость в ее присутствии из‑за утренней сцены.
– Анатолич, пойдем к дальнобойщику вместе? – позвал Олега из коридора Ерохин. – Не могу этого осла уговорить на ампутацию, двинет ведь кони из‑за гангрены!
В крайней палате – тяжелый запах. Здесь все «тяжелые»: кому‑то на поправку мешает пойти возраст, кому‑то – хронические заболевания, кому‑то – врожденный пессимизм.
– Анатолич, ну слава Богу! – прогудел коренастый мужичок неопределенного возраста на койке у стены. – Посмотри и ты меня! Федорыч совсем расстроил.
Олег поднял простыню: правая нога синяя, распухла, пахнет.
– Плохо, Степаныч: резать надо без вариантов.
Диагностика, когда на враче «защита» – дело сложное: фонендоскоп в уши не вставить, очки потеют, чувствительность пальцев в трех парах перчаток стремится к значению бесконечно малых чисел. Но тут, и вправду – без вариантов.
– А‑а‑а‑а! – замолотил коренастый кулаками по матрасу, пациенты в палате вздрогнули. – Да вы, что, космонавты, охренели? Я на жизнь дорогой зарабатываю. Чем без ноги на педали давить? И жена у меня молодая… Да пошли вы все на х… со своим «резать»!
Ерохин развел руками: вот так уже третий день. Олег кивнул:
– Ну‑у, если ты, Степаныч, отдаешь себе отчет, что тебе нога дороже жизни – пиши отказную от операции, готов? – Клементьев повернулся к медсестре и прямо в ухо, через нетканый материал защитного комбинезона, произнес. – Даша, мухой за согласием на операцию. И ручку давай!
У дальнобойщика прояснился взгляд. Вот так просто: отказ – и не надо резать?
