Высшая степень обиды

– Зоя Игоревна, вот… я подумал – вдруг вы тоже захотите?  Время еще есть, а тут реально вкусный кофе и ромовые бабы.  Я всегда, когда здесь  бываю, беру с запасом.  Мокрые…  настоящие, на пропитке не экономят.   Я помню такие еще только в Архангельске, на ж/д – вокзале  продавались.   Мне нравится, а вам?

– В  Архангельске?  Вы начинали там? – порадовалась я общим воспоминаниям. И не отказалась – приняла из его рук стаканчик кофе и большую ромовую бабу.  Рот наполнился слюной, я жадно откусила… действительно – сочно.  И  сладко до жути.  Наверняка  станет  плохо с непривычки.  И ладно!  Саша улыбался.

– Я родом  оттуда… недалеко.  Пейте, я сейчас  вернусь – свое там оставил… на прилавке.

Дальше мы вспоминали  Архангельск.  Приятные воспоминания,  хороший город – в то, наше время бедновато выглядевший, и все еще с деревянными тротуарами кое‑где…  Но со своим настроением и особенностями.  Мне он нравился.  Наверное, нравился бы любым – это были наши  первые годы с Усольцевым.

Когда объявили посадку,  я уже чувствовала себя  несколько вменяемой, можно сказать – почти что.  Уходя, Саша помахал мне рукой.  Это было… необычно.  Немного по‑детски, наверное, или слишком интимно для короткого знакомства.  Но чужим человеком я его уже не чувствовала – мы оказались почти  земляками.

Вспомнилось про этот «южный берег»…  После окончания  питерского  подплава  мы отправились получать распределение.  Я с годовалыми мальчиками осталась в Мурманске, в гостиничном номере, а  Усольцев поехал в Североморск,  в штаб Северного флота за назначением.  Вернувшись,  смеялся – назначили на южный берег, нужно возвращаться.  Дернулось что‑то внутри, какая‑то дурная надежда – может  что‑то напутали в приказе  и –  Черное море?  Теплое, ласковое…  неужели?  Оказалось – южный берег Белого, дизельная  подводная лодка в ремонте.

Нам тогда дали комнату в коммуналке, мест в общежитии подводников не оказалось – на заводе ремонтировалось сразу две лодки, прибывшие с  Севера.  Серьезный ремонт зачастую длился даже не месяцы, а годы, поэтому офицеры и мичмана вызывали  к себе семьи.  Им выделялось семейное общежитие.  А мы несколько месяцев прожили  в городской коммуналке.

Там категорически не любили часто меняющихся жильцов этой комнаты,  и причину  я  бы назвала   уважительной.  А все потому, что она принадлежала МИСу и являлась чем‑то вроде перевалочной базы. Месяц‑два, от силы три, и ее жильцы получали квартиры в городе или общаге.  На крайняк – снимали жилье, могли себе позволить.  А все остальные наблюдали этот круговорот  с прицелом на относительное благополучие,  сами десятилетиями оставаясь в старых деревянных стенах с клопами.  Да‑да… там я увидела, что они  действительно  существуют в природе.   А до этого   воспринималось,  как что‑то из старинного фольклора – «мал клоп, да вонюч»… и тому подобное.

 

Глава 8

 

Как я и ожидала, от сладкого кофе и приторной выпечки затошнило  еще на посадке.  И появилось  подозрение, что до штатных подручных  средств добраться я не успею.   Поэтому, стараясь не делать резких движений, я  расстегнула  наружный карман сумки и потянула оттуда пакет.  И под ноги мне  вывалилась  маленькая  вещичка, которой я раньше  никогда не видела.

– Женщина, отойдите с прохода.   Сейчас будем проходить на посадку, – донеслось из‑за спины.

– Сейчас… я уронила… – бормотала я, приседая и поднимая бархатную ювелирную  коробочку  синего цвета.  Отошла в сторону  и стала там, рассеяно улыбаясь,  хотя весело мне совсем не было.  Если там кольцо,  которое  он  приготовил  для меня на всякий случай, то считай –  мое мнение о его умственных способностях резко изменится.  Потому что большей глупости я себе и представить не могла.  Не хотелось бы…

В коробочке  оказалась  небольшая подвеска – золотой якорек и условно прибитое к нему золотым же гвоздиком  платиновое, скорее всего, сердечко.  Смысловое наполнение, которое хотели вложить в  форму  этого украшения?   В голову приходило только  одно  – заякоренное сердце.

Бросить якорь – так говорят не только моряки, и оно не всегда означает  бросить в воду тяжелую железяку на цепи или веревке. Часто это просто образное выражение, которое означает, что человек окончательно пришел к какому‑то решению, определился с ним, остановился на пути выбора.  А в сочетании с  сердечком… Начинать паниковать опять?

К подвеске прилагалась  сложенная  много раз записка:  «Уверен,  Зоя – вы бы не приняли  это на память.  А сейчас вам  просто некуда деваться, будете меня вспоминать».

Вот прохиндей…  чуть ли не с восхищением думала я, рассматривая подарок.   И, кажется,  в записке  есть самая капелька юмора.  Значит, все не так  плохо?

– Проходим на посадку…

Я оглянулась вокруг.   Мне  улыбался какой‑то мальчик  и его мама.  Оказалось, что  я тоже им улыбалась.  Поправив на плечах свою «ручную кладь»,  я присоединилась к группе, что собиралась перед турникетом.  Здание аэропорта в Мурмашах было слишком современным для севера, как на мой взгляд.  Хотелось бы меньше стекла и  открытого пространства в зале или хотя бы растений, а так…  было не совсем уютно и хотелось скорее покинуть это место.  Или это рулило настроение? Одно здесь точно было хорошо – тепло.

Тошнота вернулась на взлете, и меня вырвало в пакет.  Сходив  в туалет и прополоскав рот, я выпила таблетку но‑шпы и когда боль под  ребрами утихла, незаметно  уснула.  Последняя мысль была о том, что все к лучшему – кому я вообще нужна с таким  своим здоровьем?  Не зря говорят – муж любит жену здоровую, а… что‑то там про сестру еще…

Из Пулкова я могла бы  проехать прямо к Военно‑медицинской академии и вызвонить мальчишек, но не стала этого делать, как ни тянуло меня  туда.  Пусть это будет чуть‑чуть… потом, когда  внутри немного уляжется.

С отцом, со времени  их с мамой  развода, я не поддерживала никаких отношений.  У  него  другая женщина,  и полгода назад   мы с ним практически прекратили  общение.  Он звонил пару раз, мялся… а я ответила резко.   Наверное, это было не  очень  правильно – меня он не бросал, всегда любил и помогал, да и со здоровьем у него проблемы.  Но если бы оно ухудшилось, об этом сразу  сообщила бы его сестра.  Я никогда не просила ее об этом, но она обязательно вывалила бы на меня негатив любого плана.  Только за этим  всегда и звонила.

Ехать на поезде не хотелось, мы всегда мотались в Новую Рузу и обратно на машине или автобусе – дорога шла через леса…  почти на каждом шагу встречались предупредительные баннеры  и картинки  с нарисованными  лосями, перебегающими  дорогу.  Я даже умудрялась находить взглядом грибы на опушке, если скорость была небольшой.  Автобус был привычнее и роднее, ну и чуть дешевле, хотя  это и не причина.  Так что – автовокзал.

Уже устроившись  внутри  автобуса, я внимательно прислушалась к себе.  Немного устала, голова пока не болит,  настроение…  не так плохо, как могло бы.  Андрей со своей помощью, поцелуем и подарком…   душу согрел, что ли? Но сейчас я уже почти не думала об этом.  Мысли о нем потихоньку уходили куда‑то  в глубину, а если и возвращались, то  мимолетно, напоминая  солнечный  зайчик, прыгающий  по лицу.  Или прохладный ветерок  на влажной коже в жару.  Тихая и теплая, без восторгов и надрыва,  благодарность –  это было все, что я чувствовала к  Андрею Зацепину.   Пока видела – переживала за него,  сейчас  же это казалось глупым.  Каждый отвечает за себя сам.  И  в его двадцать семь он  уже мужчина, а не мальчик.  Справится.  Я же как‑то справляюсь?