Высшая степень обиды

– Аналогично?

– Я не знаю – в чем  там  дело, но ему пришлось умереть, чтобы эти слова, наконец,  прозвучали.  И что –  человек только тогда понял, что это нужно  сказать?

– Она  потом и не поверила, потому что сам он никогда их не говорил… – кивнула мама.

– Похожий  случай.  Знаешь – как?  «А то!» или  – «спрашиваешь…?»   Или – «ну что, ты, Зой, глупости спрашиваешь»?  Или  еще – «О‑о‑о…!!!»  Хотя, если  честно…  жила без этого и жила бы.  Кроме  этих слов есть и другие.  И другое.  И вообще… что мы сейчас?  Вообще не в тему, – нахохлилась я.

– Да нет… – протянула мама, –  я‑то уж  подумала…  А оно не страшно.

– Что, мама? – спросила я в лоб.

– Ну да, что сейчас  об этом, когда такое…  Но я от своих слов не отказываюсь.

– Тогда это странная любовь, мама.  Папа  хотя бы сказал тебе честно.

– Ну да… сказал, – отвернулась мама к мойке.

Я подошла и отодвинула ее в сторону.

– Извини.  Ляпнешь иногда… сама потом не рада.  Давай, я вымою.

– Да ничего такого ты не сказала.  Это я копаюсь…  Ты  тоже извини.

– Да.  А… мне сегодня после двух к врачу, мам!

В этот день, выйдя на улицу,  я обратила внимание на запахи.  Налюбовавшись  вчера на Таю,  синее небо, зеленую траву и вообще…  все лето скопом, сейчас я  вынюхивала его.  Это был  и Тасин уютный и знакомый уже запах.  А еще  листок смородины… если растереть  его в пальцах, он пахнет так… просто одуряюще.  Раздавленная подошвами трава,  хвоя, нагретая солнцем…   аптечная ромашка…  мелкая холодная  хризантема… Пока дошла до санатория, перевела кучу зелени, срывая и поднося к носу.

 

 

 

 

Глава 13

 

Приветливо кивнув охраннику, который почему‑то даже не вышел из своей застекленной будки, а только молча посмотрел на меня, я прошла на территорию санатория.  Шла по дорожкам, не спеша  любовалась  цветами и думала – что меня так пробило на это лето?  Будто я последний год живу и никогда больше его не увижу.

Просто я цеплялась…  Я всеми силами цеплялась за то, что у меня еще оставалось.  Была мама…  и с ней нужно аккуратнее, иначе  доведу…  Есть  вариант –  я перестаю  выплескивать на нее это свое – больное,  потому что у нее, похоже, еще свое не отболело.   А, значит,  начинаю  вариться в собственном соку.   Пока  не уверена была, что у меня  выйдет… извини, мама.  Сегодня, после нашего разговора, мне стало легче.  Я, конечно, буду стараться держать себя в руках, но, если не получится – извини…

Мальчики…  Мысли о них… и  просто то, что они у меня есть и сейчас с ними все хорошо, это что‑то светлое и теплое где‑то там – на уме, в памяти, в сознании.  Это мой самый надежный якорь на сегодня.

Тася… опять пусть извинит мама, но для меня она не станет лекарством.  Не та степень отчаяния, или переживаю  я свое горе  иначе – неизвестно.  С Тасей я помогу, даже  за ухом почешу, доить научусь…  но она не отвлекает меня, это будет просто обязанность, которая  оставляет время маяться мыслями и дурью, соответственно.

А лето…  На севере сейчас уже совсем поздняя осень и все, что случилось тогда, случилось  в ее    декорациях.   Бесцветным там  для меня стало все – природа, эмоции, отношение ко всему… к жизни.  И  как же не хотелось этой  серости здесь!  Я  же опять нырну в то состояние, погружусь  в него с головой.   Сейчас только выглянула из него, кончик носа высунула, буквально… огляделась, а тут  мама, наш дом, лето, краски, тепло…   Пока лето – есть надежда на лучшее.  Дурная, непонятная, но есть – что переболит когда‑нибудь,  успокоится, уляжется. Странно в голове замешано…

В вестибюле административного корпуса я осмотрелась и спросила  женщину  в белом халате, которая  крепила какую‑то бумажку на доску объявлений:

– Не подскажете, где здесь кабинет заведующего?

– Святослава Викторовича?  – обернулась она ко мне.

– Да… наверное –  Токарева, – подтвердила я.

Свой файлик со всей медицинской литературой, которую напихал туда Пашка, я вручила  невысокому пожилому мужчине,  вьедливо‑приветливому и с пристально прищуренными глазами.  Но, мало ли – у человека  настроение.  Потом мне стало понятно…

– Рад… рад, что Павел  Антонович вот так… по‑свойски,  так сказать.   А иначе как?   Обратился, значит,  все трения позади, вы не считаете  э‑э‑э…

– Зоя.

– Да, – заглянул он в документы, – Зоя Игоревна.

Я  кивнула и решила промолчать.  Пашка что‑то там говорил про «ссучиться», значит – допускал такую возможность.  В  Пашкину правду  я верила больше, чем чужому  мужику, который предположительно мог  скатиться к этому понятию.  Но врач он будто бы хороший…  Доктор   задумчиво похлопал  моим файликом по столу,  почему‑то не спеша разбирать бумажки и читать их.

– Стресс, неприятности в семье… поверьте  – все  проходит, а важнее всего – здоровье.  И я очень рад, что вы тоже понимаете  это, раз уж обратились к нам.  Но дело в том… что смысла брать вас себе я не вижу.  Вы же к нам не на санаторный срок?  Да…  Это будет длительное наблюдение.   А я через несколько недель  сдаю свою должность… пост, так сказать.  Поэтому…  – снял он трубку телефона и набрал номер.  Немного помолчал и заговорил, глядя на меня:

– Артем Владимирович,  к вам потом подойдет девушка.  Это моя к вам личная просьба – посмотрите выписной эпикриз и весь анамнез.  В перспективе я хотел бы,  чтобы вы наблюдали ее…  Да, на постоянной основе…  Нет, голубчик мой, если бы она обратилась в городскую или районную поликлинику, то  мы бы с вами сейчас не разговаривали…  Да?  Ну и замечательно.  Тогда назначьте ей, пожалуйста, время…   Зоя э‑э‑э… Игоревна Усольцева…   да‑да – Зоя Игоревна.   Вот, хотя бы на завтра…  Сегодня, сейчас? Нет,  сегодня я все же хочу сам все посмотреть.  Замечательно!  Завтра в это время, – кивнул он мне, – прямо в ваш кабинет.  Замечательно.  Ну вот, Зоя э‑э‑э‑э…

Я вышла из его кабинета, размышляя – сейчас позвонить  Паше и отчитаться, или потом, когда познакомлюсь со своим  лечащим?   Артем Владимирович… э‑э‑э…  закоротило меня, как перед этим доктора.

По коридору навстречу мне спешил высокий мужчина, чем‑то неуловимо похожий…  И все сложилось.

– Зоя?  Креспо?  –  резко остановился он напротив меня, напряженно вглядываясь в мое лицо.

– Усольцева, – угрюмо уточнила я.  Надо же… сразу и узнал.  И я узнала…   И, кажется, это именно он вчера шел  с той  девочкой.   Во всяком случае, тогда мне кинулся в глаза и запомнился  только его  жилет – черный в тонкую желтую полоску  в тон галстуку. Сегодня он влез в ту же одежду.  Тот самый рисунок на ткани виднелся из‑под  расстегнутого белого халата.  Пижон…  А на лицо его я тогда вообще  не смотрела  – не оторвать  было взгляд от девочки.