Высшая степень обиды
Пока я мусолила все это в голове, он, не особо дожидаясь ответа, шагнул ближе и вдруг протянул руку и коснулся моей щеки, при этом задев большим пальцем губы. И тихо спросил:
– Что ты сделала с собой, Черножопик?
Рука взлетела сама… Багровая волна, что затопила глаза, сразу же схлынула от резкой, объемной боли в ладони, которая прострелила почти до локтя. И вот взгляд у меня уже вполне осмысленный и при этом ничего не меняется – я так же яростно хочу его крови. Убить на хрен!!! Взмах второй рукой… потому что мою правую он перехватил и стиснул… но она тоже оказывается в сильном захвате. Рывок, еще попытка, я бессильно дергаюсь… но у меня свободен рот и я шиплю, как гадюка:
– Это тебе, с‑сволочь, за черножопую. За то, что хотел меня, дуру влюбленную, просто вы…ть! За полный рот говядины! За то, что советовал потерпеть своему другу, пока не надоем тебе, с‑сука Бокарев. С‑сука! И за то, что я с собой сделала тоже… отпусти, урод! Отпус‑сти меня немедленно…
Вывернуться не получается, сволочь Бокарев тащит меня по коридору непонятно куда, стиснув у себя подмышкой. Я пытаюсь брыкаться, дергаюсь, сцепив зубы, но мне просто не за что зацепиться – ноги волокутся по полу. Он втаскивает меня в какой‑то кабинет и почти швыряет в кресло. Я опять открываю рот, и один только Бог знает, что бы он сейчас выслушал, потому что, невзирая на то, что я не сторонник… этих самых слов я знаю немало. А уж в военно‑морском варианте – почти виртуозных вариациях, это просто валит с ног. Потому что… сильно!
Но мой взгляд натыкается на новое лицо и это та самая девочка‑квартеронка. Она молча, вытаращив глаза и сжавшись, сидит на стуле за столом, а перед ней – стеклянная стена с окошком. И я понимаю, что это пост дежурной медсестры. Но корпус‑то не лечебный? Значит, ничего не понимаю… пытаюсь я уцепиться мыслями хотя бы за что‑то.
– Катя, мензурку воды!
Я разжимаю кулаки и перевожу мутный взгляд на Бокарева. Дальше все выходит из режима он‑лайн, потому что в голове немного проясняется, и я начинаю видеть и воспринимать мир, как он есть…
Девочка быстро налила в граненый стакан какое‑то количество воды из графина, что стоял у нее на столе. Бокарев отвернулся от шкафа, в котором копался секунды назад и бросил в эту воду что‑то… Это что‑то растворилось в воде, но продолжало там шипеть. Девочка протянула мне стакан с желтоватой жидкостью:
– Выпейте, пожалуйста. Это нужно.
У него я не взяла бы…
Послушно выпив сладковато‑горькое пойло, я откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. И что‑то мне стало сильно не по себе… Не то, чтобы стыдно – это нет, но какого лысого я на него накинулась? Будто он средоточие всего зла на Земле. Отвернулась бы и ушла себе… Зачем я вывернула на него свои старые, уже давно пережитые обиды, какого хрена упомянула про любовь – ту, уже ненужную и ему когда‑то и мне сейчас, почти забытую? Что со мной случилось вообще, что это за сорванный стоп‑кран?
И тут в памяти ярко высветилось – «черножопик» … Открыв глаза, я уставилась на сволочь Бокарева, и губы сами растянулись в довольном оскале – на его щеке горел яркий след от моей ладони. У меня она до сих пор зудела. Потерла ее, глядя ему в глаза, почесала…
– Катя, замерь параметры. Давай‑давай, мне нужно сейчас, пока девушка в ярости, – оскалился на меня и он тоже. Потому что улыбками и у меня и у него это точно не было, вот оскал – да, самое то слово.
Девочка, только усевшаяся на свой стул, медленно поднялась и тихо подошла ко мне с тонометром.
– Освободите, пожалуйста, левую руку… – и зачем‑то уточнила, что это не больно.
Наверное, я испугала этого ребенка. На вид ей было лет шестнадцать‑семнадцать. А, учитывая геном, могло и меньше – я тоже оформилась рано. Но она здесь – на месте медсестры, значит уже в профессии. А на это нужно время.
– Я знаю, что не больно. Спасибо, Катя, – я старалась говорить спокойно, но голос все еще подрагивал.
Стянув с себя длинную легкую кофту, я осталась в белом топе, заправленном в светлые брюки. Пришлось извернуться в кресле и в фокусе оказались мои ступни – одной из двух туфель на них не хватало. Я медленно поднимала взгляд на Бокарева…
Он сидел за столом и ерошил коротко стриженые волосы, напряженно глядя на меня. Посмотрел туда, где шевельнулись мои пальцы в капроновом носке и, раздраженно дернув плечом, встал.
– Сейчас найду.
Когда он вернулся и поставил туфлю возле кресла, Катя доложила ему:
– Сто восемьдесят пять на сто десять, пульс сто пять.
– Угум… – прозвучало невнятно, и он опять всунулся в шкаф с медикаментами.
Наверное, я все же не узнала бы его, встретив на улице. И здесь тоже не узнала бы, если бы не подсказка с именем‑отчеством. От того гибкого рыжего парня мало что осталось. Даже его рыжие волосы стали другими, сейчас они отливали темной бронзой. Он еще вырос и сейчас был точно на полголовы выше моего Усольцева. И заматерел, само собой.
Виктор вступил в эту мужскую пору годам к тридцати. До этого в его внешности было еще что‑то мальчишеское. А в первое время на службе он вообще сильно похудел – выматывался. А потом будто расцвел… хотя так говорят в основном о женщинах. Увереннее стал взгляд, осанка, раздались плечи, на мышцах осел небольшой жирок, делая их более объемными, а лицо уже не угловатым, а просто твердым и уверенным. Пора мужского цветения, пик мужской красоты и молодости…
Нет, я не узнала бы Артема, встреть его на улице. Этот сорокалетний мужчина почти ничем не напоминал того Тему.
Глава 14
Девочка сидела неподвижно и молча – точно испугалась моего эпического появления. Нужно было уходить. Я и сама уже чувствовала, что пульс почти пришел в норму и в мыслях прояснилось, ярость схлынула, оставив после себя неловкость и даже недоумение. Пробормотала, вставая:
– Спасибо, Катенька, извините за это беспокойство. Я пойду, все уже прошло.
– Нет‑нет, – оглянулась она на Бокарева, – так нельзя. Еще минут пять… я перемерю и только тогда, если пределы…
– Правильно, Катюша, проследи, – поднялся он со стула, потирая щеку и не глядя на меня.
– Отнесись, пожалуйста, с пониманием, Зоя – сейчас она отвечает за тебя. Через пять минут я вернусь.
И вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Я улыбнулась Кате и опять прилегла головой на высокую спинку кресла, прикрывая глаза. Придется подождать. И сразу же спокойно и без нервов объяснить, что наблюдаться у него я не буду. И вообще… все то, что должна была сделать еще тогда, я как бы – и уже… Но вот сказать, что после этого мне сразу стало легче, я бы не сказала. Должно было, наверное, но – нет. А почему?
