Высшая степень обиды

– А  вы что – давно знакомы с папой?  –  прозвучал  девчачий голосок.

Я утвердительно склонила голову.

– Учились в параллельных классах.

Папа, значит…  И как же такое чудо родилось у рыжего Темки?  Хотела бы я взглянуть на ее маму.

– Да, это хорошо…  – начала она немного нерешительно, но потом  добавила уже тверже: – Наша мама  в Москве.

– Вот кто абсолютно не представляет угрозы для вашей семьи, Катенька, так это я, – устало объяснила я ей, –  а мне еще долго сидеть здесь?

Нет, ну прелесть же девочка – за маму воюет, беспокоится.  И мои мальчики тоже такие –  мои.

– Нет, я сейчас измерю, минуточку, – поднялась она с места.

Когда вернулся  ее отец,  я  встретила его все тем же непримиримым взглядом.   Он остановился передо мной и  протянул руку, чтобы помочь встать.  Взглянув на Катю, я решила, что  еще одно представление давать не стоит.  В конце концов, мы взрослые люди.  Артем помог мне подняться и при этом  смотрел, как я  это делаю, как двигаюсь.

– Зоя, завтра подойди прямо к Токареву.  Пара‑тройка недель тут у него еще есть.  Только подойди обязательно, договорились?

– Вот за Токарева спасибо, – пробормотала я, – и вам спасибо, Катя.  До свидания.

Выйдя за дверь, я собралась прикрыть ее за собой, но он выходил следом.

– Папа?  – подала голос  Катя и он улыбнулся.

– Все сторожишь, Катюш?  Не устала еще?  Да… скажи мне результат.

– Сто сорок на девяносто пять.  Пульс в норме.

– Для меня это  хорошо,  – поспешила заверить я.

– Я уже понял – лицо посветлело…

Он вышел вслед за мной и пошел рядом.  Мне было как‑то все равно.  Отвечать на вопросы Кати придется ему, а не мне.

– Что там было – в твоей мензурке?  Что мне все равно на тебя?  Что за зелья у вас такие?

– Зоя… ты взрослая женщина, – перебил он меня, не отвечая на вопросы:  – И, кажется, должна бы понимать, что такое ласковые  прозвища.

– Черножопая?  – подняла я брови.

– Черножопик… это по‑детски – да, и, наверное, глупо…  я называл тебя так – для себя,  и вспоминал все эти годы так.  Ты загорела тогда за май почти до черноты, кто‑то говорил об этом грубо, а я  – вот так.  И ничего обидного в этом нет.

– Серьезно?  Тогда ладно – согласна, – покладисто ответила я, – это все?  Иди, там ребенок за маму волнуется.  Чудесная, кстати,  девочка.

– А у тебя?  Есть дети?

– Двое не менее  чудесных парней, только постарше.   Извини, Артем, но мне не хочется с тобой говорить, – собралась я уходить.

– Ты не так поняла тот разговор, Зоя, – засунул он руки в карманы халата и чуть поморщился: – Все не так.  Зато теперь я многое понимаю…  Давай поговорим  с тобой на днях?  Спокойно посидим… да хоть здесь, в летнем кафе, и я все тебе объясню.

– А зачем оно мне? – нейтрально поинтересовалась я.

– Затем, чтобы это не давило на тебя.  Чтобы исключить такие вот вспышки… агрессии.

– Моя агрессия… много чести, Бокарев.   Ты просто попался под горячую руку, потому что ляпнул, не подумав.  Следующий раз просто следи за своим языком – женщина может быть не в настроении.   Мне пора, извини.

– Куда ты так спешишь?  – шел он к выходу следом за мной.

– Корова не доена, –  призналась я доверительным полушепотом.

– Я серьезно.

– Так и я тоже, – прикрыла я за собой дверь вестибюля.

До ворот я не дошла, присела на лавочку, как только корпус скрылся за ивами.  Нужно было спокойно подумать.

Агрессия…  Ну да… такое бывало, но только если меня  достать конкретно.  А так влиять на меня мог только Усольцев.    Только он мог довести меня до белого каления, только перед ним  я была совершенно беззащитна и оборонялась вот так –  отстаивая свое понимание  наших отношений и отношение мужчины к своей женщине вообще.

Не знаю…  может это было и слишком – такие завышенные требования.  Может, я и прикапывалась.   Да я сама иногда толком  не знала – права или нет?  Один раз – так точно…

Усольцев тогда был еще старпомом, и его командир праздновал свой юбилей.  Торжество должно было пройти  в ресторане, с размахом и, естественно, мы были приглашены.  Я прочесала весь Мурманск и нашла  платье – удивительное и неповторимое…

Нижнее – атласное,  было почти прямым, только чуточку расходясь книзу для свободы шага.  Оно было белоснежным,  на тонких лямочках и сильно открывало грудь.  Сверху набрасывалось что‑то вроде небрежной туники из черного шифона.  Что‑то этот верх, конечно, скрывал,  и все равно –  грудь сквозь него   заманчиво просвечивала.   Не так, конечно, как если бы моя кожа была белой, а чуть скромнее.   Широкие  свободные  рукава,  куски черного шифона, едва скрепленные подмышкой и спадающие по белому атласу почти до пола…  Жемчуг на шее и в ушах… на пальцах.  Белые шпильки.  Я чувствовала себя королевой.  В таком наряде – только под руку с мужчиной, только рядом с ним – чтобы оттенять… или  чтобы оттенял он.  Неважно.

Вначале все так и было –  Усольцев в гражданском костюме  был бесподобен, и мы купались во внимании.   Танцевать он, правда, не умел, и учиться этому не собирался.  Так…  водил меня по залу, не наступая на ноги и даже иногда под музыку.  А я млела, в глаза ему заглядывала, гордилась и им и его вниманием ко мне.  Приятно было, что это внимание видят… это нормально, наверное.

А потом он исчез.  Просто исчез, ничего мне не сказав.  Тогда было лето, и  многие мужчины выходили из душного зала покурить на улицу, а за ними тянулись и некурящие.  Но Усольцева между ними не оказалось.  Закончились танцы, на которые меня несколько раз приглашали, и всех опять  позвали за стол.  Я села на свое место…  Усольцева все не было.  Меня спрашивали о нем, а я улыбалась и  говорила, что сейчас придет – куда он денется?

Через час я ушла домой – незаметно, по‑английски.  В своем шикарном платье – одна по улице.  Белые ночи…  Усольцев не просматривался нигде.  И дома его тоже не было.  Когда через полчаса он пришел вслед за мной, я накрутила себя до такой степени…  В него летела посуда.  Я швыряла ее и орала…  Не матом, нет – дети же, и даже не громко.  Мне просто интересно было – где была эта сволочь? Почему он оставил меня там одну, что я должна была отвечать людям и юбиляру… ну, и все такое.

Он не всегда успешно уворачивался  от летящих тарелок, пытался что‑то сказать, но у меня еще оставались вопросы, и пока я не задала их все, захлебываясь слезами…   Потом он скрутил меня и объяснил, что встретил давнего знакомого – военного  промышленника и водил его смотреть свое новое ружье.  Они сидели здесь – у нас дома, на кухне, смотрели ружье, разговаривали  и еще пили чай. Пока я там…