Высшая степень обиды

– Нет, сейчас я  серьезно,  – не повелся   доктор, – онкология  убивает  быстро или  излечивается. Инфаркт?  Опять же – или исход летальный, или человек поднимается на ноги.  Нет – сахарный диабет и артериальная  гипотензия.  Потому что они чаще других приводят  к тяжелой инвалидности, почти полной недееспособности, которая может  длиться годами.  Когда человек  всерьез мечтает о смерти, а близкие – о его уходе, как о высшем милосердии… и для себя в том числе.

– Мама твоя?

– И  мама тоже, –  опять  нервно потер он идеально выбритый череп, – может, потому и страшно так, что  через себя…

– Паш,  я прониклась и  понимаю, что все  серьезно, – вздохнула я, наблюдая за капельницей: – Что там еще?

– Держать  в рамках,  воздействуя препаратами,   не получается… – повторил он, –  при том, что ты ведешь относительно здоровый образ жизни, нет лишнего веса, и даже ушла из профессии, исключив нервотрепку.   Значит, всего этого мало и нужно зайти с другого конца.

– И…?  Говори уже, – поторопила я его.

– И…  я  предлагаю менять климат, образ жизни…  мы еще поговорим об этом.  Учитывая последние события, мера необходимая становится  вполне  себе возможной.  Подумай – куда?  Чтобы не резко… резко нельзя.  Максимум – северо‑запад.

– Домой…  куда еще?  То есть – к маме, – уточнила я, и трусливо  поинтересовалась: – А ты все это наговорил мне, и так просто отпустишь?

– Боже упаси!  – взмахнул руками Паша, – сначала приведем тебя в относительную норму.   В любом случае, станешь там на учет, я свяжусь  потом с лечащим, передам тебя с рук на руки, так сказать.  А если это Новая Руза…  то там санаторий  как раз  нужного  профиля,  а начальником мой  давний знакомый.   Можно  будет понаблюдаться  у него… хотя бы в самом начале.  Я сам с ним  свяжусь и попрошу  найти для тебя грамотного лечащего, лично проконтролировать…  Если заартачится, тогда и станем думать,  чем отблагодарить. Давно его не видел, бывает – люди ссучиваются.   Но специалист он грамотный.

Мы помолчали.  Павел задумался, глядя в сторону окна, молчание напрягало… не договорили.  Я кашлянула.

– Я сама хочу уехать, Паш.  Просто хотелось без  нервотрепки, насколько это возможно.  И дети уже знают.

– Я за то, чтобы сейчас ты уехала, – кивнул он, –  вам в любом случае нужно время – остыть, подумать.  Что касается моего отношения ко всему этому, то ты спешишь… и сильно спешишь.  Витька рвется к тебе, у него скоро выход…  все равно придется  выслушать.   Но это потом… имею в виду – говорить потом, когда в тебе перекипит  все это говно.  Не сейчас.

– А что он скажет, интересно?  «Ты все не так поняла»,  «это  не то, что ты подумала», «прекрати начинать из‑за ничего»?  Что там еще говорят?  Да зашибись, Паш!  Знаешь, что  я  уже сейчас  предчувствую в процессе этого разговора?  Омерзение и скуку, Паш.   Спасибо брому?

– Да что тебе втемяшилось? Нет тут брома! – рыкнул Пашка, переводя глаза на  систему. Из мешка, закрепленного на штативе, мерно  капала  в прозрачную  трубочку  волшебная  жидкость  неизвестного состава.  Место на сгибе локтя, где был закреплен катетер, побаливало.

– Ну, значит, что‑то на его основе, аналоги, – не сдавалась я, – и я же не выступаю? Я  спасибо говорю.

– Все по схеме, как положено…  А поговорить  с Виктором все равно придется, так что потихоньку привыкай к мысли.

– Ага! – огрызнулась я.

– Вот – кипит еще в тебе… бром, хоть и медленнее уже.  Потихоньку настраивайся  на спокойный   диалог.  Ты умная девочка.

– А что – на это похоже, Паш? –  вырвалось тоскливо.

Опустив глаза,  разгладила свободной рукой   складочки  на пододеяльнике.  Какие  разговоры?  С кем и о чем? Вообще  без вариантов.

А болячка…  она дала о себе знать  лет в двадцать семь… или восемь, еще когда мы служили на Белом море.   Голова иногда болела просто зверски, и в какой‑то раз я поплелась в санчасть  – дома все анальгетики подъела.  Доктор  Иванков сразу же начертил мне таблицу и велел в течении недели заполнять ее значениями АД.  На этом основании и поставил мне гипертонию.

Он   вообще был человек с юмором.  Например,  в ответ на бесчисленные жалобы мальчиков из  сибирской глубинки и восточных окраин, которые, как правило,  офигевали от  непривычного для них внимания медиков, и начинали немилосердно злоупотреблять им,  доктор назначал лечение. А именно  – разламывал  надвое таблетку глюконата кальция и вручал ее со словами – это тебе от головы, а это  от живота.

Благодаря таким анекдотам,  доверие к нему, как к эскулапу, было, мягко говоря…   неполным.  И напрасно.  Диагноз был поставлен верно.  С таким живут до глубокой старости, вот только нужно  было дисциплинированно  сидеть на этих самых препаратах, а не игнорировать  предписания доктора.  Стоило резко поменяться погоде, или же  понервничать  и головная боль исправно  сигнализировала  о поднимающемся давлении.  Тогда я, конечно же, вынужденно пила и обезболивающее, и понижающее.  А нужно было регулярно и по схеме… Когда, наконец,  собралась жаловаться Паше, время уже ушло. Да что теперь об этом?

А еще приморский климат…  Он всегда  (стороны света при этом не имеют принципиального значения) –  дерьмо по определению.  Сырость, вечные ветра, а здесь еще и зима  большую половину года,  когда тоска по солнцу почти невыносима, а вторая половина  – когда это солнце  уже почти ненавидишь.  Хотя человек такая тварь – привыкает  почти ко всему,  и я тоже привыкла.  Тянула бы и тянула дальше…

– Когда  Усольцев выходит в море?

– На днях? Мне не докладывают.  Грузятся будто…

– Надолго?

– Без понятия,  Зоя, – пожал  плечами Паша, –  не меньше недели –  сама знаешь.

– Ладно…  мне хватит.  Не пускай его сюда, – попросила я.

– Не пускаю, как видишь.  Но на посту каждый день свежий букет, ординаторская  – в розах,  медсестры жиреют на конфетах, врачи на тортах.

– Гусар, блин… лошадь  еще, чтобы шампанским  ее… – пробормотала я, – а тебе коньяк?

– Хмельные лошади  остались в  Витькиной бурной молодости,  – ощутимо расслабившись,  хмыкнул доктор: – А коньяк я не заслужил, Зой.  Санька его от меня оттаскивала в тот день –  рвался морду бить… что выгнал и не пускаю.  Ну, это все нервы, я понимаю.  Помиримся.

– Спасибо, Паш.  То есть… ты держишь меня здесь  потому, что я об этом прошу?

– Нет, собираю анамнез.  Ну и во избежание повторного стресса, само собой.   Я же говорю – вам нужно время.

– Мне – нет, – упиралась я  новоприобретенным украшением.

– Я перевел  эту  Сысоеву  в Мурманск, попросил пристроить в урологическое отделение.  Самое то место для жаждущей соития девы.

– Зачем, Паш?  Что это меняет? – психовала я.