Высшая степень обиды
– Солнце… – ласково и ехидно протянул наш с Виктором лучший друг и начальник госпитальной терапии, – когда они только приходят сюда – все такие юные и свежие и совершенно же понятно… Ясно, что «на ловлю счастья и чинов» и это жизнь, она идет. Вот только я сразу предупреждаю, что б…а не потерплю, а на рабочем месте – тем паче. Отношения с женатыми для моих подчиненных – табу. В масштабах своего отделения я вполне могу противостоять этому… явлению.
– Мама как‑то вспоминала о профкомах и парткомах – золотые времена были, – понимающе кивнула я, – а сейчас тебя пошлют куда подальше и будут правы. В наше время это самое явление не является основанием для репрессий.
– Основание можно найти всегда, – отрезал он, – вопрос времени и желания, и все это знают.
– Господи… сколько той езды?
– Нет, Зоя, они совершенно точно – не видятся. Виктор в панике, я просто уверен, что там все окончено, если оно вообще было. Мне, во всяком случае…
– Значит, до чего мы договорились? – перебила я его, возвращая разговор в нужное русло: – Как только они выходят в море, я тоже ухожу. Билет на самолет, багаж…?
– Билет сама заказывай. Коробки спрошу в магазине, матросики притащат. Упакуешь что нужно… только не зверей, а мы с Санькой сразу отправим. Это, если ты, конечно… Зоя! Один поцелуй не повод вот так рвать. Он переживает, бесится, синяки под глазами. И сама увидишь, он…
– «Юноша бледный со взором горящим»… – прошипела я.
– Ну, значит… тогда багаж, – помолчав, согласился он и вдруг вскинулся, будто только сейчас подумав: – Если ты из‑за того, что сплетни разнеслись… я разберусь.
– Да мне… – дернулась я и затихла, прислушиваясь к себе: – А знаешь…? Правда, стыдно. Стыдно вдруг оказаться блаженной дурой.
– Точно – дура, – прошипел Павел с тихой злостью, – вырубай уже к чертям свою рефлексию! Хочешь, повышу твою самооценку? Уверен – от Усольцева сейчас все мужики шарахаются, чтобы не подхватить ненароком дурь, вдруг оно заразно? Я сам в… – нахера?!
Он встал и прошелся по палате, остановившись у окна. Высокий, грузноватый, умный Санькин муж и мой друг. Хороший мужик, надежный. Я знала, что он сейчас видит за стеклом – тяжелое небо, свинцового цвета вода в заливе, скалистые темно‑серые сопки и внизу, немного сбоку – черточки пирсов. А к ним пришвартованы корабли, суда обеспечения и длинные, пузатые, тоже серо‑стальные лодки. Это красиво всегда, в любую погоду.
А вот о чем он думал, стало ясно через минуту – Пашка оживленно обернулся ко мне:
– Грибов в этом году – море. Морозилка забита, банки везде… Санька будто с ума сошла.
– Я не сильно люблю их, ты знаешь.
– Просто не умеешь готовить.
– Как скажешь, – хмыкнула я. Понятно же – отвекает посторонними разговорами.
– Снотворное, наверное, уже отменю… ты как?
– А я знаю? Не надо? Дай мне нормально спать, – трусливо представила я мысли и образы, которые будут маячить в мозгу, мучая всю ночь.
– Подсядешь еще… ладно, отдыхай. Так пацаны уже знают, говоришь?
– Я не хотела. Сережка сам… по голосу понял, что что‑то не так – очень плохо. Он хорошо знает меня, чувствует. Я все сказала, как есть. Отец пусть сам озвучивает свою версию. Мальчики уже взрослые, от нашего люблю‑не люблю больше не зависят.
– Вы – семья, здесь их дом. Лишаешь пацанов родного дома.
– Я лишаю?!
Паша с досадой отмахнулся и вышел, тихо прикрыв за собой дверь, а я закрыла глаза, прислушиваясь к себе. На слезы не тянуло, воевать тоже. Скандалить, мстить – нет. Хотелось тишины вместе с разумным покоем – как в госпитале, но только подальше от него. А если это еще и то, что доктор прописал…
Что бы ни говорил Пашка, а собственное заторможенное состояние ощущалось странно. И тут одно из двух: либо нервы у меня – стальные канаты, а это не так, взрывной характер – беда моя. Либо что‑то эдакое все же содержится в составе капельниц. В любом случае, препараты только сглаживают эмоции, тормозят их, но способность разумно мыслить не отключают.
Поэтому врать самой себе об абсолютном личном спокойствии не было смысла. Стоило только задуматься, и становилось тошно от какой‑то пошло‑тоскливой обыденности того, что случилось. Гадко, противно, стыдно! И почти до невыносимости обидно попасть в незавидную когорту надоевших жен. Пополнить собой ряды истерзанных ревностью, болью и непониманием баб. Я так точно в ауте. В полнейшем офигении.
Почему каждая из нас до последнего истово верит, что мимо нее‑то уж точно пронесет? Никаких же гарантий!
А мальчики меня поймут. И дом у них будет. Где мамка – там, по определению, и дом. И куда приехать будет, и с внуками в будущем помогу. Теперь все – только для них. Ничего‑ничего, как‑нибудь… потихонечку.
Глава 3
Через несколько дней погода выправилась, даже пару раз казалось, что вот‑вот блеснет солнце, но не случилось. И все равно стало как‑то легче – непогода дополнительно давила на психику.
В день выписки Паша лично занес мне выписной. Положил на тумбочку, прошел к окну и махнул оттуда рукой:
– Сюда подойди, хочу при дневном свете… погано, Зойка… – подвел он итог после осмотра, – желтая с прозеленью и скупо синевой разбавлено…
– Спасибо, Пашка… ты дурак? Это что было? – вытянулось у меня лицо.
– Кожные покровы… А что ты так? Красоткой никогда не была. Ты с других козырей… – хмыкнул он и сразу посерьезнел: – Я звонил этому Токареву, он ждет тебя. И буду говорить с ним еще. Тебе бы взять там путевку, сейчас речь не о профилактике – нужно закончить лечение.
– Когда меня накроет, Паша? – прошептала я, – голова пустая… Ты щадишь меня или всем так наливаешь? Когда я стану собой?
Паша присел на стул возле моей кровати и кивнул мне, чтобы села тоже.
– Я немного попугал тебя, чтобы ты не филонила. Все так и есть, но ты должна знать, что твой диагноз не приговор. Отнесись…
– Ты уже говорил. Когда накроет, Паш?
– У нас нет постоянного психолога, сходи к Давлятовне… поговори. Она умная баба, жизнью битая. И психиатр хороший – про откаты и «когда накроет» должна знать. Все только между вами, Зой. Врачебная тайна, не переживай. Сейчас дело не только в препаратах – тебе нужно поговорить с кем‑то. Саньке я запретил поднимать тему…
