Высшая степень обиды

Присев на краешек дивана и  недолго помедитировав на конверт,  я  решила, что не стану даже в руки его брать  –  не хочу.  Или же  боюсь, и это  больше похоже на правду –  неважно. Разные мысли… мстительные и злорадные просто захлестывали – вот он вернется и увидит, что плевала я с высокой колокольни на его  послания.  Даже не прикоснулась – не интересно!  Мелковато, конечно, но все равно думать было… Хотя, скорее всего,  кроме записки, там  еще и деньги.  Усольцев просто не мог не оставить их, почему‑то я была в этом уверена.  Но вот взять их оттуда…  глупо, но не давал какой‑то  внутренний протест… детство  какое‑то – назло маме обморожу уши.

А  вот он пусть  делает, что хочет – уходит сам, приводит  свою сюда…  И даже если  уже пожалел   – тоже неважно.  Что бы он там ни писал,  Паша прав –  на выяснение отношений сейчас нет ни сил, ни желания.  Вот подлатаю себя  изнутри, подкоплю  этих самых сил с запасом, тогда  и поговорим… может быть.

Потом я разбирала  свои вещи.  Оказалось, что многое  давно уже пора было выбросить.  Их  я со странным  удовольствием и злостью  совала в большие мусорные мешки и  трамбовала безо всякой жалости.  Растерзанное пальто, само собой,  оказалось там же.    Я не собиралась оставлять здесь ничего  личного.  Не хотелось чужих рук на своих  вещах.  Вдруг  вспомнилась Рая Ромашова, не вовремя  вернувшаяся из отпуска и заставшая  любовницу мужа  в своем халате и тапках.

Забрать  все я не могла, да и Паша просил не звереть.  Поэтому к сортировке  подошла  сурово  –  чем ни разу не пользовалась  последние  два года, то  отправлялось в утиль. Туда же – концертные костюмы.  А дорогие сердцу  предметы и тряпки   временно  перемещались  на диван.  Постепенно  очистилась спальня, потом гостиная, а дальше и ванная с кухней.  С  антресолей  были сняты дорожная сумка и чемодан на колесиках.  В них  аккуратно  складывались то, что я заберу с собой сразу.

Я спешила,  даже не став готовить себе еду и наскоро перекусив   бутербродом с чаем, потому что была занята, очень  сильно занята.  За этим занятием  некогда было думать о посторонних вещах.  Мне нужно было здесь и сейчас решить сверхзадачу – что взять с собой, а что выбросить.  Это действительно отвлекало.   Только иногда,  нечаянно натыкаясь взглядом на злосчастный конверт, я отворачивалась и нечаянно поджимала губы.   Сейчас нельзя было не то, что…  даже думать об этом.  Иначе сорвусь, развлекая соседей.  А среди них  точно были  люди, для которых чужое горе – двойная радость.

Звонок  в дверь прозвучал  неожиданно.  Я  даже вздрогнула и замерла на секунды, соображая  кого там принесло?  Потом  озарило –  матросики и коробки из магазина.  Но к двери на всякий случай подходила на цыпочках.   И уже даже стыдно не было.

Перед дверным глазком мялся щуплый  срочник, кося глазами в сторону.  Наверное, не один был.  С  молодыми всегда отправляли  сопровождающего – старшину  или мичмана.  Окинув себя  в зеркале быстрым взглядом и  мысленно махнув рукой, я распахнула  дверь и  сразу  дернулась закрыть ее  – непонятно почему,  нечаянно.  А может потому, что ожидала увидеть кого угодно, только не  Андрея  Зацепина.  Нога в сверкающем ботинке  успела втиснуться  в щель, не давая двери захлопнуться.  Мужской голос  звучал спокойно и уверенно:

– Мунтян, коробки составить под стенку.  Личный состав – в  расположение,  можешь  сразу в столовую, – он поднял  руку с  часами  к глазам и отметил:  – Через двадцать две минуты ужин.

– Есть, товарищ  капитан‑лейтенант, – и почти сразу по лестнице вниз прогрохотали  сапоги личного состава.

Зацепин осторожно  заглянул в щель между дверью и дверной коробкой  и вежливо поздоровался:

– Здравствуйте, Зоя Игоревна.  Разрешите?

– Извините,  Андрей, – стушевалась я, отпрянув от двери: – Сама не знаю…  здравствуйте. Просто не ожидала… не ждала гостей, и в квартире не убрано.  Вас  отправили  старшим?  А с какого такого, извините… подразделения?

– Не совсем старшим, – сдержанно заулыбался  он, –  так я войду?

– Да заходите, конечно.  Что вы хотели?  – уступая место, я попятилась   вглубь крохотной прихожей  и уставилась на него со всем вниманием.  Всегда с удовольствием  смотрела на этого парня  – положительный во всех отношениях, спокойный,  симпатичный, да еще и танцует, как бог.

Когда‑то в одно время со средней школой я закончила еще и студию спортивных танцев.   Давно это было, но что‑то  все еще помнилось и  умелось.  И все равно в самом начале  я чувствовала себя  в его руках тряпкой, которую терпеливо таскают по полу.  Вот он танцевать умел – так же, еще до поступления в военное училище, занимался в танцевальной школе и даже участвовал в конкурсах.

Зацепин сам предложил себя в наши артисты, и я очень обрадовалась тогда.  Но оказалось, что более… а скорее – менее приличную пару для него могла составить только я.  И то – несколько недель он обучал меня практически с нуля.   Потом, конечно, я приноровилась.  Но какой‑то уважительный, что ли, трепет перед его талантом   чувствовала до сих пор.  А еще хотелось, чтобы мои мальчики, окончательно повзрослев в будущем, производили  такое же сильное впечатление.

Плотно прикрыв за собой дверь и не глядя на меня,  неожиданный гость  снял фуражку, положил ее на полочку и  слегка причесал пятерней свои короткие светло‑русые волосы.  Потом снял и аккуратно повесил на свободные плечики  форменную куртку.  И, кажется, собрался разуваться.

– Андрей,  я должна была  сказать сразу – внутри… то есть в самой квартире помощь мне не нужна, – отмерла я, – вы можете идти.  Только подайте, пожалуйста,  коробки.

– Мне нужно поговорить с вами, –  поднял  он  взгляд от своих ботинок.

– По просьбе  мужа?  – подобралась я и ощетинилась внутри ежиком: – Что‑то передать на словах?

– Нет.  Раньше  я… – судорожно вздохнул он, – у меня было  уважение  к  Виктору Александровичу.  Сейчас его нет, и я считаю, что  теперь  имею…

– Андрей, – резко запаниковала я,  и даже зачем‑то схватила  его ладонь и потрясла ее двумя руками: – Я так благодарна вам за сочувствие.  Больше того!  Вы единственный пришли вот так и… проявили его.  А то… видите? – подняла я на весу свою  руку с  подрагивающими  пальцами.

– Вот… я только сегодня из госпиталя.  Нервы ни к черту, тремор – вы  видите? Я собиралась тут отдохнуть, немного поспать.

– Простите, я  не подумал.  Виноват,  – отступил он к вешалке  и стал быстро одеваться.   Уже водрузив на голову фуражку, вдруг предложил, глядя с несмелой надеждой, от чего у меня дрогнуло сердце:

– Заклеить коробки,  вынести их, отправить…?  Я все это… могу помочь.  Завтра, например.   Весь день я свободен. Когда вы уезжаете?

– Спасибо, Андрей,  но мне уже обещали Силины.  А когда?  Пока даже не скажу.  Как решу, так сразу.

Почти  шагнув уже за порог, он резко оглянулся, уставившись на меня  потемневшими глазами:

– Если так дрожат руки то, наверное,  нужна помощь.  Прямо сейчас.  Врача? Если так плохо?

– Нет, не так…  просто  последствия.  Отголоски. И еще усталость.  Спасибо за ваше беспокойство, Андрей, –  жалко улыбалась я, чувствуя, что вот прямо сейчас и  разревусь. Невыносимо…

– Извините. Отдыхайте, Зоя, – прикрыл он за собой дверь.  Щелкнул замок, и я закрыла рот, добавив Игоревну уже про себя.   Или я совсем ничего не понимаю в этой жизни, или этот мальчик сейчас приходил объясниться  в любви.  Сильно похоже на то.  И вот только этого мне сейчас  и не хватало  для полного счастья…