Заклятый друг

А если она сделает Ване что‑то плохое? За то, что я с ней так разговаривала.

Он там один. И никто никогда не узнает.

Ущипнёт. Не покормит.

…ударит.

Животный ужас сковывает виски, и в ушах начинает звенеть. В глаза как будто осколки стекла попали.

Уже не ясно, от чего больнее: от страха за ребёнка, или от того, что этот мерзкий страх вообще появляется.

Я не должна, не должна позволять себе чувствовать хоть что‑то к маленькому существу, о котором не собираюсь заботиться. Потому что твёрдо решила – после развода он останется с Максом.

Нельзя привязываться.

Страх сменяется яростью.

Я представляю, что прямо сейчас возвращаюсь обратно.

Врываюсь в дом.

Застаю её кричащей на ребёнка.

Кидаюсь на эту женщину.

Вцепляюсь в её волосы.

Ненавижу чёртову Татьяну Георгиевну!

За то, что она с любовью относится к Ване. Имеет право на это. А я, его мать – нет.

Конечно, это всё глупости. Она ничего не сделает. Она хорошая. Просто не повезло оказаться няней в нашей семье.

Какой неприятный опыт вынесет эта женщина после того, как уйдёт от нас. Этот опыт наверняка сделает её хуже.

Я совсем перестала думать о последствиях. О следах, которые оставляют мои поступки.

Потому что обо мне не подумали, когда уродовали мою жизнь.

– Поздравляю. Порадуете мужа сегодня, – мой гинеколог снимает перчатки. – Теперь всё можно.

– Что можно?

– Заниматься сексом. Только аккуратно, не спешите. Сразу не будет так же хорошо, как до родов. Зато потом будет ещё лучше, чем было.

Я постаралась улыбнуться, но судя по нахмурившемуся лицу Александры Сергеевны, получилось совсем неискренне.

Сделать селфи прямо в гинекологическом кресле, а?

Обрадовать подписчиков? «Нам с мужем снова можно, ура!» – и весёлые смайлики.

Можно забабахать целую рекламную компанию. Рекламу клиники, которая помогает быстро реабилитироваться после родов. Рекламу смазок для первого секса после родов. Рекламу нижнего белья для первого секса после родов. Рекламу фотостудии для первого секса после родов… нет, это уже порнография какая‑то.

К тому же для такой фотосессии потребуется муж. А я ни за какие деньги не позволю Арскому приблизиться ко мне.

Смешно, Даша. Ты из‑за денег вышла за него замуж. Приблизиться…

Меня передёргивает.

Сажусь в машину.

Кстати о рекламе. Те производители сухой смеси, которые звонили мне вчера, предлагают хорошую сумму. Конечно, не обязательно прекращать грудное вскармливание. Просто буду обманывать аудиторию.

Только надо придумать интересный повод.

Почему прекратила ГВ?

Лучше что‑то мелодраматичное.

Поссорилась с мужем. Перенервничала. Пропало молоко.

Зато потом любимый подарил мне дорогой подарок, чтобы я его простила.

Они это любят. Зависть и жалость – вот на чём хорошо делать деньги.

Фу, как тошно от всего этого…

– Вам нехорошо? – встречаюсь взглядом с Виталиком через зеркало заднего вида. – У Вас бледный вид, – и виновато улыбается, будто он причина моего отвращения к жизни.

– Конечно нехорошо! Меня укачало. Сто раз говорила, веди аккуратно!

Хотела добавить: «Не мешок с картошкой везёшь!» Вполне вписалось бы в образ. Но мне позвонили.

– Привет. Прости, пожалуйста. Я опаздываю, – голос Айдара всегда меня успокаивает, он тихий, неторопливый, убаюкивающий, как у чтеца вечерних радио‑спектаклей, которые нам с сестрой родители включали в детстве. – Ты как?

– Я в районе Таганской. И ещё мне нужно минут пятнадцать, в лофт заскочить.

– Таганской? Я буду там через десять минут. Давай подхвачу, начнём беседу по дороге. Редактор всё перекроил, что мы в прошлый раз составили. Придётся шаг назад сделать.

– Ничего страшного, сделаем. Главное – чтобы результат получился хороший.

– Согласен с тобой полностью. Ну так что, адрес скинешь?

– Да.

Виталик плавно тормозит у красного четырёхэтажно здания с большими квадратными окнами и балюстрадой. В стёклах кофейного цвета отражается тяжёлое перед дождём небо. Как жаль, что заканчивается лето.

– Я сама дальше. Заберёшь меня от моего эко‑магазина в шесть. А пока свободен.

Наконец‑то я осталась одна. Ни гуления ребёнка, ни воркования Татьяны Георгиевны. Ни диалогов с людьми, перед которыми всё время нужно другую Дашу изображать. Дарью Арскую.

Старый лифт с шумом поднимает меня на последний этаж.

Люблю этот лофт.

Кирпичные стены, деревянные балки. Потёртая лестница на второй уровень. Там можно забраться в подвесное кресло с ноутом или книжкой. Внизу небольшая и уютная гостиная с кварцевым обогревателем. Из‑за высоких потолков и большого окна, выходящего на север, здесь может быть очень холодно.

Несколько метров гостиной забраны под закрытую спаленку, отделённую бамбуковыми перекрытиями. И здесь я спокойно сплю с пятницы на субботу, и с субботы на воскресенье, пока Арский изображает хорошего папу.

Он не живёт здесь в будни, снимает квартиру. Это нерационально. И всё же он полностью оставил это место мне, хотя его никто не просил.

Моё пространство практически не пересекается с его пространством. Только дом, как общая кухня для жильцов коммуналки. Но в отличие от них мы и там никогда не встретимся. А ещё как я не захожу в его комнату в доме, уверена, и он не заходит в мою.

Жаль, не успею сегодня посидеть на любимом широком подоконнике и попить кофе.

Быстренько в душ.

Тёплая вода вместе с пеной вымывает из волос тошнотворный запах больницы.

Кутаюсь в толстое белое полотенце.

Жду, пока с кожи сойдут мурашки. Слушаю, как всё реже тарабанят в поддон набежавшие в лейку душа капли.

Мне кажется, что есть ещё какой‑то шум. Не затихающей воды, другое. Там, за дверью.