Завтрак для фанатки
Что это он имеет в виду? Что я пьяная? Да ни фига. Я трезвая как стеклышко. Я пью только мартини… в маленьких количествах… и никогда не пьянею. Сейчас я ему это докажу.
Встав прямо перед ним, ничего, что меня чуть‑чуть покачивало, я подняла голову и посмотрела в его глаза. Пронзительность взгляда Коула лишила меня последних сил и разумных доводов не делать того, что приходило на ум. Поэтому, не найдя ни одного аргумента против, я приподнялась на цыпочки и поцеловала его в губы, обхватив за шею.
– Что ты делаешь? – держа меня за талию и, слегка отстранив от себя, спросил он.
– Целую тебя, болван, – ответила я. И посмотрела на него так, чтобы он понял, что я делаю и чего хочу.
– Завтра, когда ты будешь трезвая и все вспомнишь, тебе будет стыдно за то, что ты творишь сейчас.
– Пусть, – фыркнула я и снова накрыла его губы своими. Он стоял без движения какое‑то время, не отвечая мне и старательно делая вид, что его это не интересует. Но в ту же секунду что‑то рухнуло, отпустило его волю, и я почувствовала, что Коул перестал сопротивляться. Я ощущала, как он нежно целовал по очереди то нижнюю, то верхнюю мои губы, заставляя отвечать так пылко, как только я могла, обнимать его так страстно, как только позволяли мои объятия.
Его рука скользнула в мои волосы, он сжал их в кулак, а потом положил ладонь мне на затылок. Пальцы второй руки впивались мне в спину, прижимая к себе еще ближе. Это казалось каким‑то наваждением, сном, в который я не могла поверить и который я не хотела останавливать.
Наш поцелуй становился все более жадным, дыхание у обоих сбилось, и пульс рвался. Его язык встретился с моим, и мы с еще большим неистовством набросились друг на друга. Нам хотелось раствориться друг в друге, отдаться полностью.
Джонатан лихорадочно гладил мои бедра, спину, плечи, волосы, заставляя чувствовать меня необходимой, желанной, заставляя проваливаться в бездну не любви, нет, желания. Такого сильного, которое я никогда раньше не испытывала.
Мне уже не хватало воздуха, и я пыталась ловить его короткими вдохами, но не отпускала Натана. Я тоже исследовала его широкую спину, тоже запускала руки в его необузданную шевелюру, обдирала ладони о щетину на щеках, пока…
Пока мы не услышали шорох позади нас, и это разрушило то, что на мгновение соединило нас. Джонатан вздохнул и сделал шаг назад, выпуская меня из объятий. Передо мной все плыло как в тумане. Я не видела ни лиц, ни строений, ни того, кто помешал нам.
– Нат, не отпускай ее! Она же качается, как тростинка на ветру.
Кто‑то подскочил ко мне и придержал за талию.
– Какая ты холодная. На, держи.
Что‑то легло мне на плечи, наверное, куртка или пальто. Я ничего не понимала.
– Пора ехать домой, – сказал холодно голос справа, так, что я поежилась, и правда ощущая холод. – Выходите первыми, потом я. Мне надо пропустить еще стаканчик.
Глава 13
Вспомнить все
Память – это полоумная баба: собирает яркие тряпки, а хлеб выбрасывает.
Остин О’Малли [1]
Сон. Мне опять снился сон. Из тех, что заставляют думать: а не шизофреничка ли я? Все крутилось, как на Чертовом колесе, люди, яркие вспышки фонарей, чьи‑то руки. Я оказалась в чьих‑то руках, обнимала мужчину, но не видела его лица. Мне было холодно, и я все ближе прижималась к нему, но чем теснее я прижималась, тем холоднее становились мои руки и все тело.
Внезапно я почувствовала удар по голове. Или это происходило во сне, понять было сложно. Через какое‑то время удары или просто стук повторились, но я все еще не могла понять, как все это связано вместе и со мной.
– Стася, открой.
«Джонатан? Что он делает у меня во сне? Что‑что, то же, что и обычно – снится!»
– Уже пять утра. Мне надо в душ, – сказал приглушенно он.
«А я при чем? Иди в свой душ» – подумала я, пытаясь выкарабкаться из сна.
В голове шумело, словно гиппопотам топал у меня в черепушке. Веки стали такими тяжелыми, что открыть глаза можно было, только приложив всю силу, которая меня покинула в этот ранний час. Но я все же открыла левый глаз.
Что это? Что‑то белое и… и холодное. Что же это? Открыла правый глаз… Я обнимала что‑то белое, гладкое и холодное.
– Стася, открой. Я опоздаю на съемки. – Его требовательный голос никак не давал сосредоточиться.
Я попыталась что‑то ответить, но горло саднило, и я продолжала молчать.
Что со мной случилось? Я огляделась и, кажется, поняла, кого я так страстно обнимала во сне. Вот он мой красавец мужчина, белый и холодный, все еще в захвате моих рук, которые я тут же отдернула. Фу! Докатилась!
Я вскочила на ноги, но меня замутило, и я задела этажерку, расположенную напротив унитаза, и еле удержала ее, предотвращая падение склянок.
– Что случилось? – заволновался Натан. – С тобой все в порядке?
– Сейчас, – пыталась его успокоить я, прочищая горло. – Что я здесь делаю в такую рань?
Подойдя к двери, я остановилась, чтобы выслушать ответ.
– Ты там спала.
Я посмотрела на коврик возле ванной. Хорошее местечко, ничего не скажешь.
– А почему я здесь спала? – пыталась я добиться истины.
– Открой дверь, и я все расскажу, – нетерпеливо попросил Натан.
Я посмотрелась в зеркало и пришла в ужас от своего шикарного вида: волосы всклокочены, глаза красные, тушь размазана, пижама мятая, а на щеке полоски от коврика.
Красота – страшная сила!
– Хорошо. Только закрой глаза, – шепотом проговорила я через закрытую дверь.
– Ты издеваешься? – прошептал он в ответ.
– Нет. Закрой. Я быстренько пробегу в комнату, а ты войдешь в ванну, – настаивала я.
– О’кей. А почему шепотом?
– Я вдруг подумала, что мы можем разбудить Клер и Ричарда.
– Наверняка уже, – выдохнул он. – Все, выходи.
[1] Остин О’Малли (1858–1932) – американский писатель, профессор английской литературы Университета Нотр‑Дам.
