Живым не дамся смерти 1/2

– Господа и близкие им дамы! – делает вот такое обращение к незнакомой и присутствующей здесь публике незнакомец, само собой заинтриговав по новому находящихся здесь и за своими столами людей. Кои, давайте уж будем до предела заложенной в каждом из нас фантазии честными, всякое себе сразу же вообразили, услышав эту заявку незнакомца на своё внимание к себе и к чему‑то тому, проводником которого он себя решил сделать. И взять их всех в заложники своих извращённых инсинуаций понимания гнусности человеческого интеллекта и разумности – это не самая дикая фантазия, которая немедля, бл*, приходит на ум людям, заскучавшим в баре, а тут имеет место всякое, вплоть до предложения этим типом сжечь всё здесь по глупости бармена, допустившего такое развитие ситуации, и начинать нужно с самого себя, выжигая в себе приёмом внутрь огненной воды остатки разума.

Ну а если бармен всё‑таки осознает своё место в этом мире деструктивности и реализации себя как личность, и начнёт возникать и ставить препоны для нас, свободных личностей, то тут ничего не поделаешь, а придётся прибегнуть к дедовским методам, и заткнуть ему пасть вот этой самой бутылкой.

И хотя пронёсшиеся в головах местной публики фантазии‑разъяснения насчёт предложения незнакомца, каждая сама по себе источала большой интерес, всё‑таки последнее и первое слово принадлежало незнакомцу. Так что всё внимание к нему и лучше молча, без этого прихлебательства из своих кружек.

– Любое предложение есть вопрос веры. И способность к ней есть уже вопрос реализации задуманного, заложенного через веру. А если простыми словами. То я предлагаю вам поверить в мною сказанное. И кто поверит, тому будет дано требуемое. – Делает вот такое предложение незнакомец, а другими словами, требует аванса на свои последующие действия у публики. Ну а если ещё и другими словами описать то, что он от всех тут хочет, а для этого нужно копнуть поглубже в психологию, то он принялся за манипуляцию человеческим сознанием, решив его подловить на крючок любопытства, завуалировав так своё предложение. И теперь народ, здесь всё больше простодушный и бесхитростный, чему способствует их благодушное настроение, ничего толком не понимая, но при этом закусив эту наживку в виде всех этих туманных предложений, захочет получить для себя ясности. Вот он и молчит, не возражая. Что и воспринимается незнакомцем, как желание местной публики во всём досконально разобраться и получить для себя ответы на возникшие вопросы.

– Что ж, вижу предпосылки для оказания мне доверия. – Делает вот такой вывод из ответной тишины незнакомец, – прихлебательство и звон посуды относятся к фоновой обстановке, – и, выдвинув на первый план всеобщего внимания бутылку, начинает озвучивать то, что требует от всех этих людей, добродушных в свою меру, легковерных он сильно надеется людей, доверия к сказанному.

– Меня зовут Алладин. – Представляется уж слишком удивительным именем незнакомец, явно на что‑то намекая и, судя по выдвинутой им на первый план общего внимания бутылки, то скорой всего на неё, а точнее на то, что он на её счёт задумал или с помощью её надумал совершить. Что уж слишком, за кого он тут всех считает, заявляя такую немыслимую с разумной точки зрения нелепость, глупость и прямо какую‑то провокацию, готовую взорвать даже самого скромного и смирившегося с собой человека. И лишь то, что это заявление предполагало такое фантастическое объяснение, всех тут сдержало и все, всё же обладая в себе каким‑то изначальным здравомыслием, дали возможность этому, самозванному Алладину, пояснить, что он за всем этим своим представлением скрывает.

Хотя это только отчасти так, а по большому счёту, никого тут не волнует как там назовёшься, когда в этом месте, самых невероятных и фантастических возможностей для твоего воображения, – вот такие барные заведения, по своему прямому функционалу ближе стоят к заправке и расширения возможностей вашего мозгового центра в плане воображения и фантазии креатива, а не к распивочной, что есть фу, моветон и слишком вы, батенька, прискорбно для себя и тухло мыслите, – даже самый приобщённых к земному притяжению ум, возьмёт и дерзнёт о себе вообразить не меньше, чем о Юлии Цезаре и Наполеоне в одном своём прогрессивном лице.

И это ещё самый бюджетный вариант для этого заведения и для людей на тот момент в нём находящихся. Кого может и коснётся стороннее касательство этого длинного носа новоявленного Наполеона, решившего тут устроить для всех свой Аустерлиц и Ватерлоо, засунув все свои самые обширные начхательские на всякие приличия планы вам в кружку, – позвольте я вам надоем и потревожу, взявшись за ножку сопровождающей ваши желания дамы, – и это всё не слишком затратно для вас, умеющего усмирять вот таких нахалов одним своим грозным видом и рыком, а вот захоти какому‑нибудь человеку из зала вообразить себя каким‑нибудь супер‑героем из настоящего, – а для этого есть все основания, он всегда себя считал пупом земли, – то тут будь готов к глобальным перестройкам своих вежливых и культурных планов на вечер. В них обязательно будут внесены изменения новоиспечённым и только что себя осознавшим бэдменом.

А вот нечего было настаивать на штрафной, а затем не выпускать из‑за стола, даже по весьма важной и уважительной причине душу компании, человека оркестр и всё в том же роде такое, за кого все тут, за одним из столиков, принимали Никифера Петровича. Ну и Никифер Петрович, так сказать, пересидел на одной умственной передержке, изо всех сил и что важное, терпеливо сдерживая в себе естественные потребности, которые требуют от цивилизованного и культурного человека уединения, то есть на время отлучиться от общего веселья. Ну а товарищи по столу Никифера Петровича, как оказалось, только о себе и своём благополучии думали, не отпуская его от себя и требуя и требуя от него историй самого развлекательного и смешливого характера, рассказывать которые он такой мастер. Что он и выполнял со своей стороны, наполняя себя непомерной грустью и новыми штрафными подачами рюмок.

Что в итоге и привело к тому, что Никифер Петрович, принципиальный человек и трезвенник одновременно, – а это друг другу сильно мешает, входя в противоречие диссонансного характера, – до такой степени осложнил для себя всё, что он вдруг очнулся у каких‑то необычных дверей с вывеской на ней культурного кода «Мен». Ну а так как Никифер Петрович совсем не зря назывался душой компании, у него для этого все инструменты доведения людей до мутора и смешливой истерики были, то есть он был человек в себе не промах и с не то чтобы большой, а со специфической и мало никому не покажется фантазией, то всё это получило для Нокивера Петровича новые осложнения.

И Никифер Петрович, как только обнаружил эту вывеску, то сразу всё за неё и вслед за этим и за собой понял. Эта вывеска есть для него некое знамение, дающее ему определение своей сути и связанного с этим единоначалием будущего. А так как Никифер Петрович был не самый последний человек, кто разбирается в смыслах и значениях вот таких посланий, несущих в себе определение вашего выбора, то он сразу начал соображать, чем оно для него наполнено.

– А я всё думал и гадал, почему в нашей системе правописания на кириллице, такие пути обозначаются иноземным сопровождением неопределённости, как «Мен». Что с санскрита переводится и значится, как человек. – Уперевшись озарённым открытием сознанием в эту табличку и не давая никому мимо себя спокойного прохода, начал много чего подозревать об архитекторах сегодняшней реальности Никифер Петрович, отдающий своё право на существование теориям заговоров. – А теперь мне всё открылось и стало понятно. Такое обозначение, являющееся по своей сути исходным элементом, здесь применимо для того, чтобы человек, оказавшись наедине с самим собой, – а этого можно добиться только по вот такой, естественной необходимости, – наконец‑то, о себе хоть немного задумался бы, и всё‑таки решил, кто он есть на самом деле такой. А как решит, то он может заполнить пробел своего обозначения, лежащий в этой прописной основе. И кто же я? – задался вопросом Никифер Петрович, и тут же ответил, покосившись на соседний вход, с более провокационной и есть тут место над чем поразмышлять табличкой на нём: «Вумен».