Жизнь не кончается никогда

– Ну, тогда прыгай в свою тачку и пулей ко мне! Меньше думай, рыцарь! Береги чувства, а то спалишь их все не по назначению. Ты помнишь, где мы встретились на Рублевке? Короче, проедешь метров восемьсот и увидишь высокий зеленый забор слева. Подъедешь к воротам, там тебя встретит охрана и проводит в мои покои.

Раздались короткие гудки, а я, бросив мобильник, стал летать из комнаты в ванную и обратно, на ходу объясняя Маркису сложившуюся экстренную ситуацию. Прыгая на одной ноге и неуклюже стараясь попасть в штанину парадно‑выходных брюк, все время бормотал:

– Кто же ты такая, Верочка?

Мало что понимая, я упрекнул любимого кота:

– Со мной все ясно, я – «чайник», таких, как я, еще поискать надо. Но ты! Ты же символ мудрости и к тому же мой единственный друг! Не мог вправить мне мозги. Смотрел на меня как повар на протухшее яйцо. Не‑ет! Поспешил я назвать тебя Котом в сапогах. Ты даже глупее меня!

Маркис спокойно лежал на подоконнике и слушал меня с достоинством истинного мудреца. В конце концов, он заснул – видимо, чтобы переварить информацию.

Через час с четвертью я уже стоял перед огромными воротами, которые медленно откатывались в сторону, открывая проезд в чудесный парк. Из сторожевой будки ко мне вышел охранник и очень вежливо, с улыбкой спросил:

– Вы к Вере Викторовне?

Я кивнул, и он указал в сторону кипарисовой аллеи:

– Пожалуйста, проезжайте. Метров двести по аллее, затем направо к центральному входу.

– Да! – немного волнуясь, сказал я и подумал: «Кажется, сказка приближается к развязке. Держись, Костян, и будь мужиком! Если начнут бить ногами – падай на землю и притворись мертвым».

С улыбкой Иванушки‑дурачка я подкатил к мраморным ступенькам входа в замок. Наверху у колонны стояла моя очаровательная принцесса – в джинсах с дырками и в белой короткой футболке, прикрывающей только грудь. Схватив с сиденья букетик каких‑то беленьких цветочков, которые прикупил по дороге, я помчался по лестнице. Настроен был решительно – или сейчас, или никогда. Подхватил Веру на руки и, целуя в губы, шею, щечки – куда попаду, понес ее в недра таинственного замка. Она смеялась, кричала, что ей щекотно, называла меня маньяком и показывала глазами направление движения. Я ничего не видел, все крутилось, как в чудесном калейдоскопе.

Наконец мы нырнули в пуховый океан громадной кровати. Зрение ко мне так и не вернулось: если я что и видел, так только ее счастливое лицо в золотистом сиянии. Она что‑то шептала, но я ничего не слышал.

Потом мир исчез, не было ни меня, ни Веры. Было только легкое свечение воздуха, струящегося в бесконечном и плавно плывущем пространстве. Может быть, я умер на неопределенный срок, а может, наоборот, остро почувствовал единение всего живого в мире. Кто ж знает, что и как было на самом деле. Да это и не важно. Важно то, что в реальность я вернулся уже совершенно другим. И мне требовалось время, чтобы заново познакомиться с собой.

Когда я понемногу стал приходить в себя, первое, что я осознал, было: «Она и я – единое целое!» И все – больше ни одной мысли. Я смотрел на Веру и не мог ни о чем думать, и двигаться тоже не мог, и не хотел. Она лежала рядом со мной – обнаженная и прекрасная. В комнате было очень много солнца, и ее кожа светилась. Богиня! От чего‑то дотронуться до нее было страшно: а вдруг исчезнет как мираж?

Я стал медленно осматривать комнату. Большая бело‑голубая спальня с очень высоким потолком и аркообразными окнами. Кровать стояла посередине, над ней висела хрустальная, с большим количеством висюлек люстра. Привычных комодов и тумбочек не было – один только напольный канделябр с двенадцатью витыми свечками. Каждая из них толщиной сантиметров пятнадцать и длиной около метра. По‑видимому, зажигали их часто; оплавившийся воск образовывал причудливые фигуры. Все это казалось каким‑то мистическим.

Наконец Вера сладко потянулась и издала протяжный звук, похожий на мяуканье котенка. Приоткрыла глаза, прищурилась от яркого солнца и, призывно улыбнувшись, прошептала: «Костик!» Я понял ее сразу…

Так продолжалось долго, и могло бы длиться вечно, если б не голод. Я не знаю, сколько прошло времени, но за это время я ни разу не вспомнил о Маркисе. Мне это показалось немного странным, хотя волноваться причин не было. Сухого корма у него навалом, а воды, так вообще, наполненная до краев ванна. Маркис любит сидеть на тумбочке, опускать лапу в воду, а потом облизывать ее. Два раза по моей халатности я забывал наполнить ванну водой, и, когда возвращался домой, приходилось выслушивать его нудное и противное мяуканье. Кот мой редко устраивал концерты, но если делал это – то делал мастерски. Вопил тягуче и на каких‑то сверхвысоких тонах. Не понимаю, зачем я вспомнил о нем, именно сейчас.

Мы с Верой, изнуренные, поплелись на кухню восстановить потраченную энергию. Сели за стол и, не отводя глаз друг от друга, накинулись на колбасу с огурцами. За окном было темно, а у нас уютно горела настольная лампа с оранжевым абажуром. Когда чувство голода исчезло, то, естественно, пришло время поболтать ни о чем. Верунчик, опершись щекой на кулачок, с хитреньким прищуром спросила:

– Ты спать хочешь?

Я с улыбкой повертел головой, что означало: «Конечно же, нет». Она поднялась, подошла ко мне сзади и, обняв за шею, прошептала на ухо:

– Сейчас я тебе открою свою тайну. Ты же хочешь знать – кто я?

Я кивнул.

– Тогда слушай и не перебивай. Так вот, мой отец очень богатый и влиятельный человек. Именно – человек! Потом ты поймешь, почему я заострила твое внимание на этом. Он из тех представителей большого бизнеса, которые не являются публичными личностями, но о нем знают все. Кому положено, конечно. Я же – единственная его дочь, причем очень им избалованная. Была! Мне можно было все, и я имела все! Но никогда не входила в число так называемой «золотой молодежи», хотя тусовалась с ними, когда хотела. В высотке, куда ты меня подвозил, квартира нашей семьи. Папина, мамина и моя. Я у них поздний ребенок, а поздних детей всегда безумно любят. Этот дом – он был нашим счастливым гнездышком. Туда меня принесли из роддома, и там я провела все мои чудеснейшие детские годы. Папа очень любил маму, она его, ну а я любила их обоих. Мы были очень хорошей, дружной семьей. Но два года назад все рухнуло. Внезапно и нелепо умерла мама. Сердечный приступ на фоне сильного нервного истощения – мы с отцом в это не верим! Она всегда была жизнерадостным и здоровым человеком. Знаешь, в нашей квартире я стараюсь не бывать – мне очень больно и одиноко там. Все время кажется, что вот сейчас откроется дверь моей спальни и войдет смеющаяся мама со своим лучезарным утренним приветствием: «Ну что, доченька! Ты готова получить чудо от жизни!» – «Да, мамочка, конечно!» – как всегда, отвечу я. Такого больше не будет – все ушло вместе с ней. Мы с папой часто встречаемся. Он приезжает ко мне на Тверскую, у меня там квартира. После смерти мамы он стал несчастным и очень одиноким. Когда он уходит, я постоянно плачу, но помочь ему не могу. Да это и невозможно, даже смерть не смогла их разлучить. Что касается меня, то в первый месяц после случившегося я страдала страшно. Раньше была никогда не унывающей студенткой МГИМО и вдруг превратилась в тень, не видела смысла в жизни. Но мои мудрые родители подарили мне две самые нужные вещи – свободу и чувство уважения и любви к себе. Не себялюбие, а именно чувство любви. Мне тяжело это объяснить словами – я это понимаю на уровне душевного ощущения. Короче, я отпустила мамину смерть, но она не бросила меня. Об этом я скажу чуть позже.