Адские разговоры

– Это Аббас, что по‑нашему означает «суровый». Главный мой охранник. С виду он спокойный, а на самом деле горячий парень, скажу тебе. Знаешь, ведь это он вашу избушку разнес в щепки. Так, для острастки. Хочешь проверить, дрогнет ли у него рука сейчас?

– Эмильен Ионович, просто из любопытства. А что, вам тоже звонили и называли кодовое слово?

– Какой любопытный. Да что скрывать, дело было год назад. А какое мощное кодовое слово дали: «Властелин». С тех пор у меня началась новая жизнь, появились грандиозные планы. Все стало получаться, порой удивительным образом. Но все сильнее гложет отсутствие полного превосходства над всеми… Так, заболтал ты меня. Бегом ко мне, про время не забывай! И не вздумай сглазить или проклятия посылать, все равно ничего не получится: соблюдаю технику безопасности – сильный оберег ношу.

Видеосвязь выключилась, и я с досадой побежденного хотел разбить смартфон о стену. Но за руку успел схватить Половинкин.

– Погоди, потом разобьешь, если захочешь, конечно. Сейчас твой гаджет – единственная связь с этим подонком, который удерживает нашего друга…

– И Светарину – замечательную девушку, которая смогла вернуть меня из тьмы в этот мир, – волна злости постепенно схлынула. – Это странно, но мне даже ее упоминание помогает.

– Хорошо, и Светарину, – поморщился Толик, все еще считая ее виноватой в наших злоключениях. – Но сейчас нельзя допускать ошибок, надо сохранять хладнокровие.

– Это в такой‑то ситуации?

– Тем более в такой ситуации. Вспомни про случай с пилотом в ЮАР, о котором я как‑то тебе рассказывал.

Да, та жуткая история достойна того, чтобы вспоминать о ней в самый трудный момент. Летчик Рудольф Эразмус выполнял частный рейс на небольшом самолете. На высоте три с лишним километра ему показалось, что на рубашку вылили воду. Оказалось, что‑то скользкое ползет по спине. Пилот краем глаза увидел желтую капскую кобру, укус которой может убить человека за полчаса. Она в тот момент опустила голову под сиденье. Рудольф со смертью на плече спокойно сообщил всем, что летят не одни, и запросил посадку на ближайшем аэродроме. И только на земле рассказал об опасности.

– Ты прав, будем сохранять спокойствие. Но чувство, когда ты сделать ничего не в силах, оно добивает. Проклятие, как же проклясть его? Хочется немедленного возмездия! – я снова разошелся после разговора с Бальтазаровым.

– А как же все эти учения о прощении ближнего, о нежелании зла другим? – Половинкин попытался снять накал страстей. – Хотя кому я это говорю? Ты же наполовину на темной стороне. Этакий суперзлодей с благими намерениями.

– Простить ближнего? Когда тебя не касается, легко умничать, – нравоучения Толика меня взбесили. – А если этот ближний обманул тебя, оставил без денег или, что еще хуже, напал с группой таких же шакалят и изувечил? После этого представляй его поганую улыбочку и прощай за все? Фигушки, терпения не хватит. Хочется найти его и несколько раз так простить, чтобы надолго запомнил гад. Говорят, настигнет карма. А если нет? В средние века хмуро посмотрел на кого‑то, кто искусно владеет мечом и шпагой, – карма была моментальной. А теперь накажут за превышение самообороны, если просто дашь по морде. Интересно, что в фильмах часто стали показывать душегубов, которых, оказывается, нужно жалеть и прощать. За что? За то, что после убийства двадцати‑тридцати человек он пожалел, скажем, умирающую собачку, засохший цветок. Или птичку с перебитым крылом выходил и выпустил на волю. Неважно, что она стала ручной и тут же сдохла под какой‑нибудь машиной, потому что так и не смогла встать на крыло. Но злодей проявил сочувствие. Глупость какая‑то. Кости убийцы должны белеть там, где его нашли, – так я понимаю справедливость.

– Твой босс пока никого не убил. Значит, не все так плохо. Думай позитивно – и все наладится. Вселенной, или кто там следит за балансом добра и зла, твоя теория вряд ли бы понравилась, – зарядил свою пластинку Толик. – Представляю, как сейчас сам на твоем месте злился бы, но…

– Это называется эмпатия, – подловил я Половинкина, совсем недавно рекомендовавшего не испытывать чужие эмоции.

– Что?

– Теперь верю, брат, что ты действительно изменился. Но скажи, если способности утрачиваешь, знания‑то должны оставаться? – появилась идея, которую мог реализовать только бывший Ельник.

– К чему ты клонишь?

– Ты же технически можешь провести обряд своего «елочного вуду» и нейтрализовать врага?

– Блин, жопоежики копченые, я же сказал, что с этим завязал.

– Ну так развяжи. Это будет в последний раз. Прошу, выполни просьбу. Жизни друзей под угрозой. Да и мы не знаем, что нас там ждет. И Алик точно рассчитывает на нас. Думаю, он, как всегда, в своем репертуаре – не просто кричал, а обращался к нам: «Надо ели».

Половинкин запыхтел в негодовании, потом взял себя в руки и, немного подумав, заявил:

– В последний раз! Понял? У тебя есть дерево?

На мою искусственную елку Толик посмотрел презрительно и назвал ее суррогатом.

– Шансы минимальные. И воздействовать сможем на одного «клиента». Кстати, кто им будет?

Мы переглянулись и поняли, что думаем об одном и том же претенденте. Толик деловито смахнул все игрушки с елки. Гирлянду разрезал и верхней частью провода обмотал место возле верхушки. Две ветки посередине завязал в крепкий узел. Что приговаривал при этом, расслышать не удалось. Кажется, что‑то про настоящие иголки.

– Авось сработает, – мрачно произнес Половинкин, вытирая ладони после выполненного обряда. – Неправильно это все. Плата суровая ждет меня. Когда все закончится, пойду вымаливать прощение.

Он полностью облачился в свой костюм Деда Мороза, так как одежды на его рост у меня не нашлось, и мы вышли на улицу. Поджидавшее нас такси сложно было не заметить. Из черного «Мерседеса» на всю округу гремел рэп. А главное, водитель был ни при чем – жуткое подобие музыки включили дистанционно.

 

Глава 8

 

Таксист увез нас в Замоскворечье и высадил возле двухэтажного особняка, которое выглядело как обычное административное здание, но, в отличие от других, глухо обшитое сайдингом со стороны улицы и с одним окном вверху. На дверях отчетливо виднелась начерченная мелом пентаграмма Агриппы со словами на иврите на концах лучей.

В машине тотчас же выключилась музыка. Водитель с облегчением вздохнул и быстрее нажал на газ, чтобы поскорее убраться из странного места.

Дом снаружи никто не охранял. На первом этаже свет не горел, и мы поднялись по лестнице. На ступеньках стояли зажженные лампады – хозяин, вероятно, старался напустить таинственности.

– Сюда! Давайте живее! – раздался голос Бальтазарова из открытой двери. – Можете не раздеваться и не разуваться.

Мы вошли в большой зал, уставленный по‑царски роскошной мебелью и с большим камином. На кресле, похожим на трон, восседал Эмильен Ионович в черной мантии и такого же цвета головном уборе, похожим на скуфью священника, но с вышитой серебряными нитками пентаграммой. Он нервничал, поглядывая на карманные часы на цепочке.