Байесовская игра

Голос я узнал, голос был моего человека, который вел долю нелегального оборота фармацевтической продукции всего города. Мы познакомились чуть меньше десяти лет назад – когда нам нужно было помещение под Бер‑и‑Кох, на окраине Берлина, и мы арендовали подвал в промзоне Лихтенберга.

– Зависит от того, насколько быстро ты приедешь.

Я поморщился.

– Как же я тебя ненавижу, – ответил я и положил трубку.

Победить черный рынок нельзя, можно только сделать часть его видимой – и ограничить рост. Я не носил розовых очков, я прекрасно понимал, что придется влезть в канаву с дерьмом – и от меня лишь зависело, насколько прочные и удобные на мне резиновые сапоги и перчатки.

Если новости плохие, то я сегодня кого‑нибудь обязательно подвешу – на промышленном крюке в ангаре.

 

12. Блеф

 

[Германия, Берлин, Руммельсбург]

 

То, что за мной был хвост, я понял, еще когда отъезжал от подземной парковки, где я оставлял запасной автомобиль. На этот раз машина преследователя была уже другая – но паттерн то появляющихся, то исчезающих позади фар я за годы выучил хорошо.

Мне везло, что чаще это оказывались частные детективы – которые копали не под меня, а под тех, с кем я пересекался – по работе и по личным делам, которые на самом деле тоже были работой.

На границе Лихтенберга хвост отстал, к промзоне я подъезжал уже в одиночестве. В небе была полная луна, заглядывающая в слепые окна темного комплекса, я громко хлопнул дверью, и эхо разнеслось по площадке, отражаясь от забора и ворот.

Машину я решил оставить снаружи. Калитка была незаперта – меня ждали.

Сторожевая собака в будке – огромная овчарка – нервно затопталась на месте, цепь зазвенела. Какой смысл сажать сторожевую собаку на цепь, если вторженец просто пройдет мимо?

Впрочем, при желании собака оторвет цепь или побежит за мной вслед, волоча за собой будку.

Проверять я не стану – только если на ком‑то.

Я шел по полуосвещенным коридорам почти вслепую, я уже был трезв, пусть и вонял виски и кальяном, я миновал два цеха, сократил путь через мостик над помещением, где трудились – точь‑в‑точь как на нашем производстве – работники ночной смены фармацевтического предприятия, – спустился в подвалы, настоящий подземный городок.

В промзоне по‑прежнему можно было снять помещение – под склад, репетиционную базу, подпольную лабораторию или мастерскую по пошиву одежды, – однако в большую часть подвалов доступа посторонним не было, граффити, некогда украшавшие стены, замазали серой краской. Для непосвященных цех теперь считался заброшенным.

Раньше все было проще.

– Что у вас случилось? – без приветствия бросил я.

Из‑за поворота вышел Дитрих Фогель. В носу у него был ватный тампон.

– Я у тебя хотел спросить, – так же недовольно отозвался он.

Фогель засунул руку за пазуху, достал оттуда конверт и отдал его мне. Когда я доставал бумагу, в пояснице вновь заныло – от того, что вдалеке, фантомным эхом, сквозь множество стен и переходов, раздался отголосок собачьего лая.

Список контрагентов – заверенный нотариусом документ, составленный в трех экземплярах, с пометкой, что одна копия должна быть направлена в прокуратуру в случае смерти составителя.

– Дай зажигалку, – сказал я.

Пока я засовывал документ обратно в конверт, Фогель рылся в карманах.

– Ты больной, – скривился он.

– У него ничего нет.

– Бек убьет нас.

– Как и Бюхнер. Это блеф.

– Может, ты тоже с ним в сговоре.

– Закрой пасть.

Я отобрал у него зажигалку и щелкнул затвором. Бумага не сразу загорелась, бумага была плотной, запах гари и дыма был неприятным… Жечь что‑то в подвале без хорошей вентиляции – плохая идея.

– А если…

– Не если, – оборвал его я. – Кто еще видел письмо?

– Бюхнер. И Бек. И Краус. И…

– Ясно.

– Чего тебе ясно?

Конверт уже полыхал в моей руке, пальцам было горячо, пламя было вертикальное, какое‑то неправдоподобно яростное, оно поглощало весь кислород подземного коридора. Голова будто уже начала кружиться – от асфиксии. Фогель таращился на горящую бумагу как завороженный.

Я вдруг захотел поджечь этот несчастный ангар вместе со всеми, кто внутри.

– Ты ничего не видел, они тоже ничего не видели, – заявил я. – Всего три имени – включая прокурора. Не заставляй меня тебе объяснять.

– Ты больной, – повторил он.

– Сколько времени прошло?

Фогель замялся. Если он солжет, я засуну остаток конверта – от которого у меня точно уже останется ожог – ему в глотку.

– Три дня.

– Три дня?!

Мой голос был похож на гром, Фогель вздрогнул и поморщился. Клочок бумаги выпал из руки и с шипением задымился на каменном полу.

– Три, сука, дня?!

– Не ори!

Я сделал шаг навстречу, Фогель продолжал стоять на месте. Я слышал приближение шагов, я не мог собрать картину воедино, пазл распадался – но решение нужно было принимать незамедлительно.

– Мы пробивали каждого, – начал он, – мы проверяли…

– Я помню каждого в лицо! Что тут проверять?! Каждого за все эти гребаные шесть лет! Я помню их домашние адреса и имена детей! Три дня – можно было с каждого собрать по расписке, каждого запугать, что мы сожжем их гребаные магазины! Поставщики и продавцы! Что я теперь сделаю, если вы упустили три дня?!