Байесовская игра

Меня слегка тошнило – от парфюма, которым я пользовался только на мероприятия и только на одежду – потому что даже ненавязчивые и приятные запахи, задерживающиеся надолго, я плохо переносил.

Девушка с короткой стрижкой, сверкающими длинными серьгами, в черном шелковом платье – открывающем спину, спадающем волнами на высокую грудь, – приблизилась к машине, она села рядом ловко, но так, словно залезала в пасть ко льву.

Ей было неудобно в туфлях. У нее красивые ноги.

На коже – синяки и ссадины, но они почему‑то кажутся частью ее образа – потому что по ней видно, что она спортсменка. Ее никто не знает на вечеринке, ее сочтут моей подружкой – и редким случаем, когда я кого‑то выгуливаю на публику.

– Делать ничего не нужно, нужно просто наблюдать и слушать. Сплетни, кто с кем знаком, кто с кем больше разговаривает, кто на кого косится.

Она сидела прямо и напряженно, она держала колени сведенными, подол платья соскользнул на пол – пусть и она его бережно минуту назад положила на сиденье.

За окнами мелькали огни вечернего Берлина.

– Некоторых из гостей ты уже видела. Про каждого из них нужно определить, что бросается в глаза, и что про них самое неочевидное.

Длинные черные ресницы – ровные и не слипшиеся даже от туши – совершили взмах.

– Если поняла, скажи вслух.

– Да, герр Бер.

– Задача моего визита на вечеринку – эту или какую‑либо другую – держать все в порядке. Это такая же Байесовская игра – где природа постоянно вмешивается в порядок вещей, и мне нужно поддерживать в системе стабильность.

Я посмотрел на нее.

– Я поняла, герр Бер.

– Когда тебя спросят, кто ты, не говори, что ты работаешь в Глокнер. Все остальное – на твое усмотрение.

Я щедр… Раньше я никому не давал делать что‑то по его усмотрению.

Мы ехали остаток пути молча, я не подавал ей руку, когда она выходила из машины, я ее не касался – но не потому что избегал, а потому что так получалось.

Привычный цирк с круглой ареной и высоким куполом, полосатый шатер и звери разных дрессировщиков… Торжественное мероприятие от автомобильного концерна по случаю запуска маркетплейса для сервисов удаленного управления, мониторинга показателей топлива, заряда, пробега и прочих данных с датчиков. Интерфейс получения данных для авторизованных разработчиков, особые условия для клиентов, вступивших в программу, шаг в бездну компромиссов между безопасностью и открытостью.

Щелчки зеркал фотоаппаратов и свист вспышек, все те же лица, все те же дежурные фразы приветствий, коротких диалогов. Сделать круг по периферии, задержаться у стенда, у плаката с логотипами спонсоров и партнеров… Дороти везде следовала со мной, чаще – чуть позади, но я отступал ей за левое плечо, говорил намеренно тембром, от которого у нее на коже шеи и плеч появлялись мурашки. Меня забавляло, как округляли глаза и кивали собеседники – когда она скромно и просто отвечала, что она с детства занимается полупрофессиональным женским боксом, – и как она косилась на меня, ожидая одобрения.

Науман, Штойбер, Фабиан Йегер – из Департамента культуры и коммуникаций Министерства иностранных дел, – все с женами – которых они оставили поедать закуски и запивать шампанским; Роуз Вайс – дипломатка из юридического отдела – с мужем, который оказался шестифутовым атлетом‑моделью.

Бюхнер был здесь же. Ему принадлежали площади бизнес‑кварталов и производств, он задавал тренд на стоимость аренды во всем Берлине.

Я вручил Мэллори бокал с шампанским, не касаясь пальцев, и пошел к Бюхнеру.

– Герр Бюхнер!

– Герр Бер, – отозвался он, оборачиваясь, в руках у него уже была целая тарелка канапе с каперсами. – Сукин сын.

Последнюю фразу он сказал на порядок тише – но с той же злой иронией.

– Жрешь? – улыбнулся я.

– Твое здоровье.

– Попробуй те, что с птицей.

– Однажды ты дошутишься.

– Я хотел тебе кое‑что сказать, – я полез в карман пиджака, изображая, что что‑то ищу. – У тебя есть ручка?

Бюхнер поставил блюдо на стол, но уже жевал. В кармане я обнаружил листок – белый и квадратный – но уже ничему не удивился. Я обернулся, будто невзначай, взгляд упал на стоящих вдалеке Вайсов.

Бюхнер подал мне ручку – и уже наблюдал с набитым ртом, как я тянусь к салфетке на столе, как рисую на ней лежащую на боку восьмерку, знак бесконечности.

Затем я начал рисовать арку над восьмеркой.

– Это тебе, герр Бюхнер. Пошел нахер.

Он моргнул, прежде чем ответить:

– Ты труп, сраный клоун. Готовь плавательный костюм для прыжка в канал.

– Я бы предпочел быть скормленным кабанчикам в заповеднике Шпандау. После тебя, конечно.

Я положил ручку поверх салфетки. Рисовал я не очень, но изображение было вполне однозначным.

– Как это понимать?

– Я с тобой больше не работаю.

– Ты не можешь больше со мной не работать. Ты работаешь на меня.

– Нет.

– Ты пожалеешь.

– Нет.

Я улыбался еще шире, я пожал плечами. Он даже не подозревает, что его люди давно хотели переворот, а федеральное центральное налоговое управление уже заинтересовалось им – потому что Фогель этому поспособствовал.

Я сперва разозлился, что все оказалось еще хуже, чем я предполагал – и облава с письмом в заброшенном цехе была не по заказу конкурентов. Фогель перешел дорогу Бюхнеру, Фогель не доверял никому, кроме меня, Фогель опоздал в своей просьбе о помощи…

Я рисковал – но я больше не хотел сидеть на пороховой бочке. Когда я на это подписывался, я знал, что когда‑нибудь это придется прекратить – и уже тогда придумал план выхода.

План, конечно, не включал рисование членов на салфетках и открытую конфронтацию – но их возня мне осточертела, и я не боялся последствий.