Байесовская игра
Кох объявился ближе к пяти, созвониться с Вогтом из Деннерляйн я смогу позже – я про него уже не забуду. Я догадывался, зачем он так настойчиво добивался встречи – но не делал это через корпоративные процедуры: он хотел принести сотрудничество с Глокнер, как жука в клюве, самостоятельно.
Мне было все равно. Если понадобится, я сделаю так, чтобы на стендах в качестве их спонсора появился наш логотип, а на ближайшее мероприятие немецкого автомобильного концерна пришли нужные ему люди – которые получат свои полезные знакомства.
И я воспроизведу ту же самую цитату про популяризаторов, а Гедеон Рихтер перевернется в гробу.
Я взял ноутбук, перекинул через локоть пиджак и оставил Коха в своем кабинете. У меня было не больше получаса, чтобы пройтись по всем отделам в регулярном обходе, улыбнуться тем, кто попадется на пути, обратить внимание на что‑то, что действительно важно – и дать возможность ко мне обратиться, минуя форму на корпоративном портале.
На меня всегда реагировали так, словно я с собой притаскивал ящик мороженого.
Проклятый парфюм был уже повсюду, я не чихал лишь потому что сосредоточился на том, чтобы найти источник. Коридор, обеденный уголок кухни, две переговорки, женский туалет…
– Герр Бер, вы кого‑то ищете?
Эльза Шмидт из маркетингового отдела смотрела на меня внимательно. Парфюм был не ее.
– Да.
Я повел носом, она не поняла, но не стала переспрашивать – и ушла. Я достиг лифтов и развернулся, мне хотелось найти виновницу самостоятельно – пусть и Шмидт точно знала, у кого какой в офисе парфюм.
Вскоре я уже входил в опенспейс, подкрадываясь мимо Герды к столам офисного террариума, женского коллектива.
Они молчали, стучали по клавиатуре и щелкали компьютерными мышками. Звук прекратился, как только они заметили мое появление.
Я наклонился к одной из них, к самому уху, глаза уже щипало.
– Фрау Фабель. Не пользуйтесь больше парфюмом в таком количестве. Вы на химическом предприятии.
Тереза Фабель покраснела, я уже отстранился и шагал прочь, стиснув зубы. Я закрылся ноутбуком и чихнул уже у стола Герды, Герда наверняка уже придумала план, как выжить Фабель.
Мой голос звучал вовсе не по‑доброму – и никто меня не слышал, кроме нее, – а версию причины обращения директора для остальных она придумает самостоятельно. Я ничуть не переживал, что так мог отбить у нее всякое желание пользоваться парфюмом на всю оставшуюся жизнь.
Я умылся, глаза у меня были красные.
6. Квадрат
[Германия, Берлин, Митте]
[Германия, Берлин, Шарлоттенбург]
– Обычная двухсторонняя цветная бумага для оригами, срез – канцелярскими ножницами, но ровно, одним четким движением.
Я поджал губы. Глупость какая… Испугался бумаги для оригами.
– Отпечатки – только твои, – продолжал Норберт. – Частички одежды – смесовая шерсть, как от костюма.
– Я не носил его в пиджаке.
– Если дашь мне свои костюмы, я скажу точно.
– Ты издеваешься?
Норберт был тем самым русским приятелем, бывшим профессором в Университете криминалистики Берлина. Я обратился к нему, только потому что не хотел привлекать к делу никого постороннего.
– И принеси все ножницы – или образцы их срезов – из офиса.
Я забывал кивать, я думал.
Каждый день я находил на своем рабочем столе черный квадрат бумаги размером с ладонь – и ни Герда, ни Кох, бывавшие в моем кабинете, не ответили, что это такое. Уборщики не прикасались ни к чему на столе – кроме открытых горизонтальных поверхностей, – а на записях с камер офиса, минуя запросы в службу безопасности, я ничего не нашел.
Я уже складывал квадраты в стол – но они все появлялись. Потом я собрал их в пакет – и отдал Норберту.
Еще новых загадок мне не хватало – у меня своих достаточно! Если это чье‑то послание, а не шутка, я должен был понять, что оно означает – но у меня не было даже идей.
Когда я спрашивал Герду и Коха, на что похож черный квадрат, они говорили, что на Малевича. Малевич и Малевич – но моя работа не имела отношения к изобразительному искусству.
Малевич русский… Но это точно не про него – потому что клишейные ответы меня не интересуют.
Я оставил Норберту свой пиджак – и поехал на вечернюю встречу уже без него, каждому рассказывая о том, какой я неуклюжий, потому что постоянно проливаю на себя кофе.
Вернулся я домой уже под утро. Я долго стоял над раковиной, закрыв лицо ладонями, прижимая их крепко, так, словно лицо могло отвалиться. Я жутко хотел спать, потому что не выпил энергетик – чтобы поспать хотя бы несколько часов, – я брился почти с закрытыми глазами – чтобы утром не тратить на это время.
Я резался редко – и это сразу было сигналом о том, что что‑то не так. Дурацкая паранойя, проклятые ребусы… Все, как всегда: производство, публика, согласования и рукопожатия; пьянки, клубы, переплетение змей, ядовитые укусы и размахивание хвостами.
Никто не знает, что я инопланетянин – потому что в них никто не верит.
Никто не знает, что я подразумеваю под этим словом, и почему я даже не сдерживаю смешок, когда его слышу…
Я лег на спину, откинувшись на подушки, но не мог уснуть. В комнате была абсолютная тишина – и почти темнота, со светлыми пятнами света, проникавшего сквозь стыки задернутых портьер.
Черный, черный… Это пустота, отсутствие света и цвета, это ничто, из которого появилась вселенная. Это слепота и незнание, невежество и одновременная глубина – на которой скрывается непостижимая истина.
Глупости какие! Потом окажется, что это какая‑то шутка, какой‑то квест, который я провалю – потому что в это играть не собираюсь. Если бы я должен был придумать что‑то подобное, я бы ни за что такую ерунду не сотворил!
Я пошевелился, шуршание простыней было громким – но не громче усталых мыслей. Я считал шестнадцатые – чтобы провалиться в эту чертову бездну, в это ничто, и, наконец, уснуть.
– Мориц.
Меня выбросило обратно из полудремы, я открыл глаза – но в черноте пустой спальни не было никого. Это был всего лишь сон.
Если представить, что я тону, лежа на спине в бассейне или в ванне, погружаясь внутрь постели, эффект повторится. Главное, чтобы не было сонного паралича – который у меня случается каждый год и так, что я потом едва не седею от сюрреалистических видений.
