Захват. Байкеры против инопланетян
– Может, китайцы это? – подал голос Ирландец. – Бахнули какой‑нибудь нейтринной бомбой? Радиации нет, а люди – того! – он всыпал в закипевшую воду кофе, найденный на полках за стойкой, снял кастрюлю с примуса, разлил дымящийся напиток по огромным керамическим кружкам.
– Ты прав. Найдем спутниковый телефон – тогда и узнаем! – отрезал Кроха, наблюдая за действиями Ирландца. – А то вдруг нам надо рвать отсюда в сторону Красноярска подальше от китаез? Китайская армия, говорят, за день до шестисот километров может делать. А мы сидим, кофе попиваем! Значит, гоним обратно в Иркутск. Все согласны?
Переглянулись.
– Все! – решительно ответил я.
Мы накинулись на кофе и бутерброды. Я про себя отметил, что байки об отсутствии на Байкале похмелья правдивы. Никакого похмелья после вчерашнего не было. А вот голод был зверский! Напоследок Ирландец взял из бара бутылку «Белой лошади».
– Кому она тут нужна…
Но самое интересное я увидел, когда мы выходили: Кроха потихоньку от всех положил на стойку тысячную купюру. Вежливый.
Бензина мы накачали из бака «семерки» и какой‑то старенькой «Тойоты» ‑криворульки, стоявших за зданием АЗС.
Гонка до Иркутска была стремительной.
Это был настоящий горный серпантин, ездить по которому мне еще не доводилось – с «тещиными языками»[1], головокружительными спусками и крутыми подъемами. Дорога была практически пустой, в одном месте я увидел опрокинутую в кювет фуру и заметил несколько легковых авто, ушедших с трассы в разных местах. Первый раз, когда мы увидели такую машину, я остановился и полез смотреть, нет ли в салоне водителя или пассажиров, но машина оказалась пустой, вернее, почти пустой – груда бесформенной одежды на водительском сиденье, заляпанный черным руль и знакомая вонь.
Кто‑то не доехал до места назначения…
А потом мы уже не останавливались до самого Иркутска. Всю дорогу в голове было пусто, как в кувшине, – происходящее не укладывалось в сознании.
Иркутск встретил нас пустынными улицами и многочисленными авариями. Тишина была абсолютной и от этого – жуткой. Мокрый от дождя асфальт, серые улицы и синие маковки церквей. И только один раз я заметил движение – через улицу метнулась свора собак. Еще голуби были. Потом до нас стали доноситься далекие раскаты грома. Кажется, надвигалась гроза.
«Странное дело, – подумал я, – ведь обычно грозы бывают в конце дня, а не по утрам!»
Дом отца Карабаса оказался на другом конце города. Мы подъехали к крыльцу, остановились, подождали, пока Карабас откроет дверь своим ключом, войдет внутрь…
Телефоны по‑прежнему не работали.
….Всегда тяжело глядеть, когда взрослый мужик плачет. Я многое бы отдал, чтобы не видеть, как Карабас, шатаясь, вышел из отцовского дома. Ноги его не держали, и нас он не видел. Он оступился и едва не упал с крыльца, но Кроха поддержал друга.
Карабас сел на ступеньку, закрыл лицо ладошками, как ребенок, и заревел.
Кроха в свою очередь прошел в дом, вернулся, сел рядом с Карабасом, обнял за плечи.
– Надо бы похоронить! – выдохнул он.
– Что? – воскликнул вдруг Карабас. – Что хоронить? Пижаму? Жижу эту? Что? Кто отпевать будет? – взгляд его вдруг прояснился. – Отца Марка надо позвать! Слышишь? – он говорил это мне, как будто я мог невесть откуда привести этого самого отца Марка.
Я отвел глаза. Становилось жутко.
– Жень, ты чего? – спросил его Кроха.
Карабас опомнился.
– Давай, показывай, где тут могут быть лопаты, – тихо приказал Кроха, и Карабас, вытерев слезы, поднялся.
Это были вторые похороны, на которых я присутствовал. Когда умер отец, я отбывал наказание. Так что единственные похороны, на которых я был – это похороны мамы. Странно, мне было уже двенадцать лет, а я почти ничего не помню, все как в тумане. По‑моему, нормальными похороны вообще быть не могут. Ненормально потому что это – умирать. Человек создан, чтобы жить. Да‑да «человек создан для жизни, как птица для полета». И не смейтесь. Смеяться тут не над чем. Смерть – что‑то настолько противоестественное и непонятное, что даже самых мужественных людей выворачивает наизнанку. Я был с ней близко знаком. Я же убийца.
….На этот раз я все запомнил: и как мы готовую могилу на кладбище нашли – на самой окраине, и как «тело» вместе с матрасом привезли на стареньком грузовичке, который стоял тут же, на улице. Завести его было делом трех минут. Как положили все это, завернутое в простыню, в гроб, найденный на складе похоронной конторы, находящейся на территории кладбища. Заколотили. Опустили вниз. Друзья мои перекрестились, а Кроха прочитал «Отче наш». А потом мы закопали это. Ирландец притащил от кладбищенской часовни крест, – там уже стояли готовые, а я – сборную оградку. Установили. Лопатами обхлопали могилу.
И стоило нам закончить это страшное дело, как с Карабаса вроде бы как тяжесть какую сняли. Он вздохнул вроде бы даже с облегчением. Он долго еще стоял у могилы, наверное, молился, а может, и плакал. Потом его увел оттуда Кроха. Мы вежливо хлопали его по плечу, но каждый думал о своем. Все беспокоились о родных. Мне было, наверное, легче всего. У меня никого не было.
Надо было решать, что делать дальше.
Карабас поехал к себе – собрать вещички. Кроха хотел было отправиться с ним, но тот отказался наотрез.
Мы снова остановились в доме у Ирландца. Впрочем, остановились – громко сказано.
Бросили мотоциклы на улице, прошли мимо притихшей собаки, которая непрерывно юлила хвостом. Вид у пса был напуганный. Не снимая мотоботы, протопали на кухню и там сели каждый на то самое место, где сидели несколькими днями раньше. Ирландец снял со стационарного телефона трубку, послушал. Покачал головой и вернул ее на место.
Помолчали.
Через какое‑то время он тяжело встал и заглянул в холодильник, достал пакет, стал скидывать в него мясо из морозилки.
– Не выбрасывай, – посоветовал я, – оно ж еще нормальное.
[1] Тещин язык – опасный поворот на спуске или на подъеме горы
