Без мозгов

Пришлось уважить Кускову и поговорить по душам. Полагаю, она рассчитывала на другой разговор, но так или иначе достигла своей цели. Я, впрочем, тоже. Мы обещали друг другу… нет, не вечную дружбу. Всего лишь сотрудничество. Олька перестанет вести себя по‑свински с одной конкретной одноклассницей, а я в обмен на это… Эх, расскажу как‑нибудь потом. Когда разберусь, не слишком ли много я на себя взял.

О, эти уединённые разговорчики. Можно было сказать что‑нибудь важное «по секрету» и быть уверенным – дойдёт до адресата. На этой системе оповещения погорел только Юрик. Он рассказал Дёминой, что ему вроде как симпатична Рубанова. Дёмина покивала, как положено, и… ничего Рубановой не передала. И вообще никому не передала, она такая.

Тогда Юрик предпринял ещё одну попытку достучаться до объекта воздыханий. И сообщил о своей душевной травме Ольке Кусковой. Тоже как бы под страхом смерти. В любом другом случае это был беспроигрышный вариант, Кускова бомбически тянула связи с общественностью. Только признание Юрика она натурально похоронила. Простофиля Юрик не заметил очевидного: Кускова, которая все перемены потихоньку ходила за Огурцом, не планировала его делить. Уж тем более с Рубановой – та была слишком модная и несправедливо хороша собой.

В общем, Лидочка до сих пор живёт в неведении, и если какое эхо до неё и докатилось, то она явно не придала ему значения. Потому что Юрик с тех пор замолчал и в призовую игру на доверие больше не вписывался. Может, стыдился, а может, морально перерос. Или того лучше – разлюбил, да и дело с концом. Это бы хорошо, безответные чувства – сомнительное развлечение, уж поверьте мне.

Я вспомнил обиженного Юрика, упрямо подпиравшего подоконник. Что с ним не так? С Юриком, в смысле. Хотя и с подоконником тоже, будто без Огурца он бы отвалился.

– Слушай, Кускова, – начал я, – а ты сестричка?

– Ну‑у… вообще, да. Нашей мелкой скоро годик. Я маме помогаю её мыть. Детской мочалкой, чтобы кожу не царапала. Такая мягонькая…

Кускова нежно посмотрела на меня, словно я был той самой мочалкой. Я подумал, что девочки всегда нацеливаются немного с запасом. Если даже им нравится кто‑то один, то сами они почему‑то хотят нравиться кому‑то многим. И хотя Олькиной заветной мечтой по моим представлениям был Юрик, я тоже годился для коллекции. Кускова повернулась так, будто я должен был теперь поцеловать её в щёку. Типа закрепить нашу договорённость. На щеке у Кусковой я разглядел два прыщика: совсем маленький и побольше, расковырянный. И… я вдруг понял, ЧТО не так с Юриком.

– Молодец ты, Олька, – похвалил я от души.

– Думаешь? – Она растерялась, сражённая моим неподдельным энтузиазмом.

– Да, – заверил я. – Ты мне здорово помогла. Я… пошёл!

И я пошёл, оставив Кускову под баскетбольной сеткой. Это было не очень‑то вежливо, но кролик‑мочалка припустил со всех лап, и у него были на то причины.

Я выбежал на крыльцо и чуть не сбил Маринку. Она задумчиво доедала булку, запивая её соком из пакетика.

– Ты чего домой не идёшь? – Я знал, что сегодня у Маринки нет никаких кружков. Не то чтобы я слежу за её расписанием, а просто.

– Ключи забыла, а к маме на работу неохота ехать. Может, в библиотеке посижу, домашку поделаю.

Я понял, что это мой шанс.

– Ты ветрянкой болела? – Я скрестил пальцы за спиной.

– Болела, – Она заулыбалась. – Хочешь Огурцова навестить?

Понимаете теперь, почему с Дёминой всем легко? Мы купили по хотдогу в ближайшем кафе и отправились к Юрику. Мне это было выгодно со всех сторон. Во‑первых, он не станет при Маринке поднимать вопрос кто кому настоящий конь. А, во‑вторых, и это главное, мне нужно было прикрытие не только в психологическом смысле.

– Слушай, – я чуть не поперхнулся от пришедшей в голову мысли, – а сколько банок было в коробке?!

Она посмотрела на меня, как на больного, но потом сообразила, что я про медуз, которые мозги.

– Три. Или….

Тут она отвлеклась и проводила взглядом Коня, осторожно несущего Лидочкин рюкзак. Миха с Лидочкой жили на разных улицах, но шли почему‑то в одном направлении. Маринка тряхнула головой:

– Нет, Сева, кажется, четыре.

– А ты не думала, зачем одной выставке столько одинаковых экспонатов?

– Хм… – сказала Маринка, доставая телефон.

Она едва успела заснять парочку, почти скрывшуюся за углом.

– Хм… – повторила она, разглядывая снимок. – Жалко. Не получилось.

Я заглянул в экран. Голова Коня размывалась, как будто он ей дёргал в момент съемки. Лидочкины волосья тоже поплыли облаком. Фокус был смещён на нижнюю часть кадра. И меня крепко насторожило то, как аккуратно Миха держал Лидочкин рюкзак. Так несут сумку с чем‑нибудь хрупким. Это пугающе дополняло уже собранные в моей копилке сведения.

– Интересно, куда они? – подумал я вслух.

– В бассейн, – ответила Маринка и сама удивилась своим словам. – Только… это всё как‑то не стыкуется. Миха её на большой перемене позвал. Староконь – Рубанову, прикинь?!

Я вообще‑то прикидывал. Конь давно сох по Рубановой, и проявлялось это в безудержном хамстве. Миха понимал, что между ним и Лидочкой стоит непреодолимая стена. Проще говоря – отец Рубановой, который поправит Коню хребет, если увидит на пороге. Но эту стену Миха, может, и прободал бы, только Лидочке было плевать. Такими, как Конь, она брезговала. Если бы могла, Лидочка залила бы его антисептиком с головы до пят, но и тогда не снизошла бы до разговора.

Все мы обходили Коня, не привлекая внимания. А Лидочка сторонилась его демонстративно. В ответ Миха её доводил. Изощрённо и тонко, как будто сдувал у Пушкина. Впрочем, именно Пушкина он и долдонил, только я не сразу просёк – не клеилось с Михиным реноме. Завидя Лидочку в столовой, он сообщал, что «в кухне злится повариха». Когда Рубанову хвалили, добавлял вполголоса, что она «горда, ломлива, своенравна и ревнива…» А то и просто – вставал на перемене в пределах её слышимости и как бы сам себе бубнил сказку о медведихе, которая «пошла на шубу в пятьдесят рублёв»:

 

«Брюхо распорол, да шкуру сымал,

Медвежатушек в мешок поклал…»

 

Рубанова вела блог, где постила котят, щенят и прочую зверюшечную чепуху. И Миха, конечно, об этом знал.

– Только бабка не спит, – как бы невзначай уточнял он, отступая от Пушкина в народные сказки. – Мою шерстку прядёт, моё мясце варит…

Потом он горбился, весь как‑то напыживался и, припадая на одну ногу, шёл по проходу а‑ля медведь на липовой ноге. Эта его походочка словно гипнотизировала Рубанову: она точно знала, что будет дальше, но ни разу не покинула сцену заранее. Лидочка покрывалась пятнами, но делала вид, что не замечает представления. Миха в свою очередь делал вид, что разыгрывает его исключительно для себя.